— А где твои свидетели? Кто будет говорить за тебя?
Шакалы-то сидели в сторонке. Показал на них парень.
— Вот они сидят,— говорит.
— Так это шакалы,— ему отвечают.
— Ну и что же? Я их привел,— говорит.
— Ну ладно,— сказали те.
Все расселись под деревом. Шакалы подошли поближе и тоже сели сбоку. Все сидят и молчат, никто слова не молвит. Староста говорит:
— Что же все замолчали? Рассказывайте, как дело было.
— Кому говорить-то? — кто-то спрашивает.— Пока тот, кто нас позвал, не расскажет, в чем дело, что мы сможем сказать?
— Значит, тебе начинать,— обратились все к парню.— Расскажи, что приключилось, зачем ты нас позвал. Расскажешь — мы будем знать, что тебе надо.
— Хорошо, почтенные,— говорит тот.— Это верно. Раньше, чем услышишь про дело, его не поймешь. Вот, почтенные, дело такое. Сегодня утром мы о нем толковали, так надо бы разобраться.
— Что? — удивились они.— Мы утром и рассудили. Чего тебе еще надо? Бери корову, какую сказано, и уходи.
— Я ведь не согласился с тем, как вы решили,— возразил парень.— Я ее и не взял. И от меня в вашем суде никого тогда не было. А теперь я привел двоих, так разберитесь при них еще раз. Присудите мне опять ту корову — придется мне ее взять.
Пока шел такой разговор, шакалы тихо сидели и головы свесили. Тут все принялись толковать между собой:
— Вот это свидетели! Видно, всю ночь пробегали за крабами да за кузнечиками, а теперь их сон сморил. Будь они в состоянии говорить толком, разве б они так сидели. Они и слова не вымолвили.
Вдруг шакал-самец говорит:
— Да, почтенные, мы свидетели. Вы говорите: «Их сморила дремота». Это неправда — нас не клонит ко сну. Мы тут поспорили промеж себя. Мы пришли сюда по делу этого парня. Верно, нам надо помочь разобрать его дело. Об этом мы не забудем. Только раз уж выпала нам такая удача встретить здесь весь ваш совет, рассудите сперва нас самих. Вы в таких делах поднаторели — рассудили же вы дело этого парня. Это хорошо, мы считаем. Так вот, вы сначала нас рассудите, тогда мы вам скажем, что и дело этого парня решено верно. А если вы наш спор не решите, значит, вы судьи нестоящие.
Тут пятеро говорят:
— Ладно, рассказывайте, в чем у вас дело.
— Дело вот в чем,— сказал шакал.— Мы с ней, с моей самкой, повсюду бегаем вместе, едим одну пищу, пьем одну воду, так почему же она испражняется дважды? Я хожу только раз в день, а она — два. Рассудите, сделайте милость, почему это так.
— Кто же может сказать, с чего так получается, что она ходит в день дважды? — удивились они.
— Тогда, сделайте милость, вы у нее у самой про это спросите: зачем она ходит дважды,— просит шакал.
Ну, они ее и вправду спросили:
— Верно, что ты ходишь дважды, или он врет?
Спросили так, а сами смеются.
— Ну-ну, не смейтесь,— отвечает самка шакала.— Смеяться тут нечему. В старину говорили: «Коли сидишь с почтенными людьми в совете, не пересмешничай». Вот потому, я вам говорю, смеяться тут нечему. Вы и не смейтесь.
Тогда они перестали смеяться и просят:
— Скажи, почему ты ходишь дважды? Вы оба бегаете вместе, едите и пьете вместе, так почему ты ходишь дважды?
Она говорит:
— Это все верно. Мы бегаем вместе, мы едим и пьем одно и то же, только в самом деле я хожу дважды. Такое мне вышло веление: один раз я хожу как все, и кал мой падает на землю и на ней остается; а еще раз я хожу для того, чтобы этот мой кал падал в рот потомкам тех неправедных судей, кто берет взятки и за то обижает вдов и сирот, бедняков и неимущих, и уста всех их потомков, из колена в колено, во веки вечные не очистятся от этого кала. А если тот, кто взял взятку, признается перед советом и обратится ко мне за прощением, с него это проклятие может быть снято; но если он не признается, тогда его потомков ждет та судьба, о какой было сказано. Вот зачем мне вышло веление ходить дважды в день. Вы это, сделайте милость, запомните.
Самец-шакал тоже сказал:
— Сделайте милость вы, почтенные пятеро, запомните это. И если с кем-то из вас случалось такое, лучше признайтесь в том сразу перед советом. Ведь вы теперь знаете, какая судьба вам уготована.
Тут те, кто уже принял взятку или только собрался ею попользоваться, сами начали сознаваться и рассказали все, как оно было. Парню присудили его корову, а все дело повернули против обидчика и наказали его штрафом в пять рупий. Парень ушел и увел с собой корову, разошлись и остальные, каждый своим путем. Шакалы пошли вслед за парнем и дошли с ним до лесной опушки. Здесь они сказали ему:
— Ну, сынок, веди корову домой. А нам надо сюда.
На том они и расстались.
Парень с кузнецом привели корову домой и привязали ее в хлеву, а может и просто под навесом. Мать парня начистила и намыла чашки и наполнила их свежей водой. Путники утолили жажду и смыли пыль с ног. Мать налила еще воды в чашку, обмыла у коровы копыта и принесла ей соломы. Потом она стала расспрашивать, что приключилось в пути хорошего и дурного и сколько пришлось отдать за корову. Они ей все это сказали и рассказали, как у них корову хотели украсть и как они ее получили обратно — обо всем этом во всех подробностях, все до конца они ей рассказали. Кузнец еще сказал:
— Я диву дался, как увидал тех шакалов и услыхал их слова. Они ведь, подумать только, шакальего племени — откуда им знать наш, сантальский, язык? Да еще говорили как чисто! Я диву дался, как услыхал. А речь их, сами судите, лучше и не придумаешь: все толки словно обрезало, никто ничего больше не стал на нас наговаривать, разом все со всем согласились и корову нам отдали без промедления, а хозяина того наказали на пять рупий.
Кузнец говорил, и вы себе представить не можете, как замечательно все это звучало. Послушать его собралось очень много народу, и вы себе не представляете, как хорошо он рассказывал—он прямо-таки всех зачаровал. А мать парня сказала:
— Послушай, сынок, не шакалы то были. То был сам Чан-до. Вот почему они говорили так удивительно.
— Да, видно так,— согласились другие. Кузнец дальше сказал:
— Его дядья — младший брат и старший брат его отца — забрали у него все имущество. Придет день, он все получит обратно. Потому что отняли это у него не по справедливости.
— Да,— согласился народ.— Точно так. Ты правильно говоришь. Мы теперь это сами уразумели. Да что тут поделаешь? Первым делом пусть начнет сам истец. Посудите еще: хоть дядья обобрали их начисто, Чандо их пожалел — не дал с голоду помереть.
Поговорили они так, и кузнец сказал:
— Ну и хорошо. Судите тут сами, а я домой пойду. Поесть захотелось.
Как он это сказал, мать парня зашла в дом, вынесла две чашки 8 риса, а может и три, дала кузнецу и говорит:
— На, возьми, завяжи в полу9. Детишки-то дома, верно, заждались.
Он завязал рис в полу, потом она дала ему вареной чечевицы и соли. Кузнец завязал это все и ушел. Остальные пожевали табаку с известью 10 и разошлись тоже.
Денька через два до дядьев дошел слух, что парень разузнаёт про отцовскую землю.
— Ладно,— говорят,— надо нам со знающими людьми здесь в округе потолковать: не лучше ли нам отдать ему землю самим, без тяжбы.
Так они и вправду сделали — пошли просить совета туда да сюда по соседним деревням. Кому ни расскажут, как рассудили шакалы с их племянником, когда тот за коровой ходил, все им говорят:
— Отдайте ему его добро миром. Если вы так сейчас сами не сделаете, потом стыда не оберетесь. Гляньте, за него и звери лесные стоят. Мы-то, люди, можем промеж себя сговориться и народ обвести. А что, если Чандо сам за это возьмется и парень докажет, что вы забрали его добро не по чести? Тут всё обернется непросто.
Походили они так, посоветовались и решили: «Ладно, давайте отдадим ему то, что его. Ведь в ту пору, как мы забирали это добро, мать-то его говорила, что она была на третьем месяце, когда умер муж. А вдруг кто докажет, что это правда? Что мы тогда найдем сказать? Думай не думай, как тут уйдешь от позора? Раз уж на то пошло, давайте отдадим ему все, что его. Так и промеж себя мир сохраним. А не отдадим, как бы и такой день не пришел, что сами заспорим, а не то рано или поздно дети наши заспорят».
