В демократии есть и другое свойство. Отыскание справедливого отношения не только людей между собой, но и их всех с государством, всего лучше может быть достигнуто в процессе их совместной работы на общее благо, а не в результате борьбы между ними. В этом воспитательное значение демократии, как государственной формы и залог ее достижений. Но достижения сменялись разочарованием и недовольством, если демократии отступали от этого начала и возобновляли ту борьбу людей "между собой", которая питалась воспоминаниями о прошлых несправедливостях и желанием за них отомстить.
И "вечный бой" между государственной властью и личностью колебался между двумя крайностями. Либо во имя прав человека он приводил к разложению государства, от чего страдал и человек, либо во имя могущества государства уродовали человека, подтачивая этим и государство. Две эти крайности не только питали, но и порождали друг друга. И нигде нельзя это видеть так ярко, как на примере России, где эксцессы противоположных тенденций обнаруживались в примитивной своей простоте, а по отсутствию опыта доходили до крайних пределов, как будто предназначаясь для классической роли "пьяных илотов".
Эти отвлеченные положения не трудно проверить. Возьму, как пример, злободневный вопрос о положении в государстве "национальных меньшинств".
Правоограничения человека по признаку его национальности с демократией несовместимы, ибо были бы нарушением "справедливости". То большинство, которое согласилось бы ограничивать права меньшинства по этому признаку, не пожелало бы, чтобы такие ограничения применялись к нему там, где оно само {384} оказалось бы в меньшинстве, что в результате войн часто случалось. Но можно посмотреть на вопрос и с другой стороны. "Национальности" теперь претендуют на право по большинству своих голосов провозглашать свою независимость, отделяться от своего прежнего государства. Можно ли это право признать справедливым?
Если несправедливо ограничивать права по признаку национальности, то почему будет справедливо по этому признаку их права увеличивать, давать им привилегии, которых нет у других? Ведь мы не признаем за всеми людьми или группами права из государства уйти с частью его территории. Если этого права все не имеют, то почему его давать отдельной национальности, т. е. создавать для нее привилегию, которой не имеют другие? И это не всё.
Национальности претендуют вопрос о своем отделении решать большинством своих голосов, и требуют, чтобы это решение было для меньшинства обязательно. Здесь противоречие. Выделение из государства национальность считает себя в праве решать вопреки большинству голосов всего населения; а когда национальность постановляет из государства уйти, то постановление ее большинства будет для меньшинства ее обязательно. Это противоречие, которое в демократии т. е. в свободном режиме обнаруживается и себя обличает. Мне припоминается пример этого из жизни нашей Государственной Думы: это маленький факт, о котором было бы неловко и упоминать, если бы в мелочах наглядно не отражались общие законы человеческой жизни.
Мне пришлось в Думе быть автором ее Наказа, т. е. того внутреннего распорядка, по которому работала Дума. В миниатюре Наказ соответствует как бы конституции государства. Формально он изготовлялся Комиссией, но во второй Думе я был в этой Комиссии председателем, докладчиком и автором объяснительной к Наказу записки, которая вместе с Наказом стала печататься, как его комментарий. Поэтому {385} судьба Наказа в моей памяти хорошо сохранилась. Во второй Думе я принадлежал к ее большинству; в ней было и "правое" меньшинство, около 100 человек. Но "левое" большинство этой Думы, исходя из того, что оно на выборах победило, не пожелало представителям меньшинства дать ни одного места в президиуме, даже на посту помощника секретаря. Горе побежденным!! Мои старания добиться уступки побежденным противникам не имели успеха. (Об этом я рассказал в книге "2-ая Государственная Дума" (стр. 79-81). Но когда я готовил для этой Думы Наказ, я боролся с этой традицией и защищал против нее права меньшинства. Выгодность для нас самих такой политики не замедлила обнаружиться. 2-ая Государственная Дума была досрочно распущена; благодаря государственному перевороту 3 июня, в 3-ей Думе большинство стало "правое": "кадеты" уже числились в немногочисленной оппозиции левых. И когда зашла речь о выборах в президиум этой Думы, правое большинство ответило нам той же монетой: в президиум оппозицию, т. е. теперь левое меньшинство оно не пустило. Мы тогда испытали на себе применение нашей собственной политики. Но мы могли увидать и другое. На одном из первых собраний Думы было кем-то предложено, пока не будет составлен новый Наказ, принять временно к руководству Наказ прежней Думы. Правое большинство вознегодовало. "Как, кадетский Наказ? вопил Замысловский. - Ни за что не хотим". И я имел удовлетворение выслушать, как те члены нового правого большинства, которые во 2-ой Думе были, В. А. Бобринский, Н. А. Хомяков и др. за ее Наказ заступились, признав, что он был "справедливым", а не "партийным". Свидетельство об этом Хомякова, председателя новой Думы, было конечно для нее авторитетно; и не только этот Наказ был временно принят, но когда состоялось избрание новой комиссии по Наказу, то я, хотя и член оппозиции, был опять в ней сделан докладчиком, и {386} фактически председателем. (Председатель - правый Крупенский в Комиссии заявил, что не будет ходить на ее заседания, чтобы предоставить мне, товарищу председателя, - обязанности председателя исполнять без перерыва. Большего сделать было нельзя, т. к. раньше состоялось соглашение, которое постановило не допускать оппозицию на посты председателей Комиссий. Это постановление и было обойдено в комиссии по Наказу, указанным выше приемом.).
Благодаря этому я по-прежнему мог и в новом Наказе права меньшинства защищать; это постепенно вошло и в ту практику, которая если Наказом и не всегда регулировалась, то все же соблюдалась по прецедентам. Так жизнь учила тому, что в конце концов бывает иногда выгодно быть справедливым.
"Настоящие политики" такого отношения к противнику не признавали. Милюков в "Современных Записках" (№41) написал про меня: "В 3-ей Думе Маклаков перенес в политику приемы адвокатской профессии. Он дал большинству 3-ей Думы превосходную, вполне объективную консультацию по вопросу о том, как обуздать ораторов и обструкторов оппозиции и по справедливости заслужил лестное название "отца Наказа". Со стороны Милюкова эти слова очевидно ирония. По его мнению не должно быть объективным и справедливым к противникам; в отличие от него, я думал, что иногда справедливость - лучшая политика.
Но если можно оспаривать право национальных меньшинств одной своей волей раздроблять прежнее государство, то это меньшинство вправе требовать, чтобы в самом государстве оно не только не было в своих правах ограничено, но и могло, как всякая национальность, особенности свои, как национальности, охранять.
Пределы этого последнего права определяются тем же принципом справедливости, т. е. одинаковостью этого права для всех национальностей, как таковых, их одинакового права на свой язык, школу, культуру и т. д. Такие права все национальности должны {387} иметь не потому, что такова воля большинства, а потому, что одинаковость права для всех должна быть основанием правового государства. Образование после воины новых государств, где прежнее национальное большинство превращалось иногда в меньшинство и испытывало на себе результаты своей прежней политики, само показывало, какой недостаточный критерий для справедливости представляет воля одного большинства. Потому вопрос о правах национальностей на охрану себя, как таковых, в государстве, требует одинакового решения для всех, а не решается в каждом отдельном случае по желанию большинства. Например, можно считать правом каждой национальности, независимо от ее численности, говорить на своем языке и невозбранно своих детей ему обучать. И ни одна национальность не может этого другим запрещать, если не желает, чтобы это и ей самой запрещали. Не будет возражения и против существования обязательного государственного языка, если оно не сопровождается стеснением других языков. Если исторически создалось единое государство, с единой властью, оно не может не иметь своего языка. Но ни одна национальность не может считать себя в правах своих ограниченной тем, что ее будут учить и языку государства: это ей только полезно. Если же при таких отношениях государства к правам национальностей, какая либо из них все-таки захочет от него отделиться, то это касается интересов обеих сторон и они должны это решать по соглашению. Целому государству надо будет решать, что целесообразнее и выгоднее для него самого, удерживать ли силой в своей среде то национальное меньшинство, которое, несмотря на уважение к его национальным правам, захочет из государства уйти, или установить с ним новые отношения, или даже просто с ним мирно расстаться. Это будет вопрос уже не права, а целесообразной политики. Это не тождественно с утверждением, будто отделение от государства, {388} вопреки воле его, есть "право" каждой национальности.
