— Как умер Леппринсе? — поинтересовался я.
Комиссар Васкес ускользнул от ответа.
— Думаю, что мы этого никогда не узнаем. Может быть, самоубийство, а может быть, несчастный случай.
Он замолчал, как бы борясь с искушением сказать что-то еще, а потом, понизив голос, произнес:
— Знаете, Миранда, я всегда был уверен, что Леппринсе кому-то служил… — он показал на потолок. — Какому-то очень высокопоставленному лицу, вы меня понимаете? И его тоже убрали, но это только мое предположение. Никому не говорите о том, что я вам сказал.
Он подозвал официанта и расплатился. Лицо его опечалилось, словно слова эти были вещим предзнаменованием, потому что два дня спустя он тоже умер при таинственных обстоятельствах. Когда мы вышли на улицу, дождь почти прекратился. Мы дружески распрощались с ним, чтобы уже никогда больше не увидеться.
На следующий день я отправился в контору Кортабаньеса с тайной надеждой рассеять кое-какие сомнения. Лил дождь, и город утопал в слякоти. Мне с трудом удалось найти извозчика, и я приехал туда насквозь промокший и в плохом настроении. Дверь мне открыл незнакомый молодой человек деревенского вида.
— Что угодно сеньору? — робко спросил он.
— Я хочу видеть адвоката, сеньора Кортабаньеса.
— Как прикажете доложить?
— Сеньор Миранда.
— Будьте добры подождать минуточку.
Он исчез в кабинете, но тут же снова появился и отошел в сторону. В дверях я увидел Кортабаньеса. Он шел мне навстречу, тяжело отдуваясь, и дружески, почтительно обнял. Юноша смотрел на нас, пораженный. Мы с Кортабаньесом уединились в кабинете, и адвокат закрыл за собой дверь.
— Что привело тебя сюда, Хавиер?
— Нам надо о многом поговорить, сеньор Кортабаньес.
— Так говори, дружок. Надеюсь, не случилось ничего плохого… Если ты пришел ко мне попросить денег…
Смерть Леппринсе, казалось, не огорчила его, и я подумал, что комиссар Васкес в некоторых своих предположениях зашел слишком далеко. А может быть, Кортабаньес из страха предпочел скрыть от меня свои истинные чувства? Я решил не сразу брать быка за рога.
— Мне показалось, что нет Серрамадрилеса? — начал я.
— Он ушел от меня несколько месяцев назад, разве ты не знаешь? Открыл свою маленькую адвокатскую контору. Я передаю ему кое-какие дела… пустяковые… из тех, что отнимают много времени и приносят мало денег. Так у него постепенно образуется своя клиентура, и он научится преодолевать трудности, стоящие на нашей скользкой и крутой стезе. Кажется, он собирается жениться. Но пока еще не познакомил со своей невестой. Ему это пойдет на пользу. А я сэкономлю деньги ему на свадебный подарок.
И адвокат засмеялся.
— А как себя чувствует Долоретас?
— Бедняжка все еще болеет. Ей, наверное, уже не выкарабкаться. Как видишь, на короткий срок я лишился сразу трех своих сотрудников. Теперь сюда пришел работать этот юноша. На мой взгляд, он стоящий. Но в Барселоне совсем недавно и немного ошарашен. Ну да ничего, освоится. Непременно освоится, я уверен. Как все. И может быть, даже выставит меня из конторы и сам тут обоснуется. Такова жизнь, дружок.
Он не переставал квохтать, выделяя каждую фразу. Наконец, я решил, что настал момент заговорить о Леппринсе.
— О, дружок, я ничего не знаю. Только то, что пишут в газетах, да и те читаю с трудом. Зрение день ото дня становится все хуже и хуже. Ну и, конечно, ходят всякие сплетни. Их всегда предостаточно. Будто он обанкротился и всякое такое. Насколько мне известно, дела его шли неважно. Но было ли банкротство в полном смысле этого слова, судить не берусь. Мне известно, что он клянчил деньги в банках, но ему дали от ворот поворот. Ничего удивительного. Войны кончились, судя по тому, что говорят теперь в Париже и Берлине, да и повсюду; конфликты устранит удачливая Антанта, а оружием будут пользоваться только на парадах, на охоте и в музеях. Дай бог, чтобы так было, но я позволю себе сильно усомниться в этом. Что? Ах да, я уклонился от главной темы. Не думаю, чтобы Леппринсе сам поджег свой завод, чтобы не допустить наложения на него ареста и продажи с молотка. Теперь так не поступают. Конечно, все может быть, но, повторяю, я не верю этому. Был ли страховой полис? Не знаю, мне известно, что у него только имелась самая обычная страховка на случай пожара, грабежа и тому подобное. Разумеется, страховку за пожар выплатят, но она не покроет и десятой части долгов. Конечно, никто не станет восстанавливать завод. Нет, акции не котируются на бирже с тех пор, как умер Савольта. Когда предприятие перешло в руки Леппринсе, оно фактически было уже обречено. Да, именно это я хотел сказать, только не знал, поймешь ли ты меня. У Леппринсе всегда были фантастические идеи, и он пренебрегал чужим мнением: это был его большой недостаток. Самоубийство! И думать не хочу! Упаси меня боже! Убийство… возможно. Но я не вижу причин, хотя, если говорить откровенно, я вообще не понимаю, что движет человеческими поступками. Они меня поражают… Возможно, потому что я уже стар.
Когда он договорил, я встал, поблагодарил его за все и собрался уходить, но он задержал меня.
— Чем ты собираешься заняться теперь?
— Не знаю. Прежде всего как можно скорее найти работу.
— Для тебя здесь всегда есть место, хотя заработок и не велик.
— Большое спасибо. Я предпочитаю заняться каким-нибудь другим делом.
— Понимаю, понимаю. Ах да, совсем забыл! Пресвятая божья матерь! До чего же я стал рассеян! Леппринсе заходил ко мне за два дня до смерти и просил кое-что передать тебе.
— Мне?!
По-видимому, Кортабаньес ложно истолковал мою реакцию, потому что поспешил добавить:
— Не строй никаких иллюзий. Это всего-навсего пакет с бумагами… написанными от руки. Я не вскрывал его, честное слово. Просто посмотрел на свет, уж ты прости мое любопытство. Старикам и детям простительны некоторые слабости, верно? Как бы в компенсацию за нашу ущербность. Вот, вот, именно ущербность…
Он порылся в ящиках письменного стола и извлек оттуда квадратный конверт, запечатанный сургучом. Думаю, что именно это и помешало ему решиться его вскрыть. Я узнал почерк Леппринсе. Это было уже второе письмо, которое я получал из небытия менее чем за сутки.
— Если в нем что-нибудь интересное, скажешь мне потом, хорошо? — попросил Кортабаньес, пытаясь скрыть свое беспокойство.
На улице по-прежнему лил дождь. Я остановил извозчика и отправился домой. Дома я распечатал конверт. В нем оказались письмо и документ. Леппринсе писал, что ему уже известно о смерти Макса и Марии Кораль. «Теперь, дорогой Хавиер, мне остается только ждать своего конца: все рухнуло». Он знал о возвращении комиссара Васкеса и так комментировал его: «Этот старый лис проклял меня, он не успокоится, пока не увидит меня мертвым». Признавал ли он тем самым свою вину? Трудно сказать. Он об этом ничего не говорил. Он просил у меня прощения и выражал свое искреннее уважение ко мне. В письме не было никаких признаний, и оно кончалось словами:
«Несколько месяцев назад, предвидя неминуемую катастрофу, я подписал страховой полис с одной американской компанией. Об этом не известно ни одной живой душе. Вся документация находится на хранении у фирмы Хиндер, Маладхустед энд Мангле, Нью-Йорк, у моих адвокатов. Сохрани все в тайне и не пытайся получить страховку сразу же: кредиторы набросятся на деньги и не оставят ни сентима. Подожди несколько лет, ровно столько, сколько сочтешь нужным, пока все не уляжется. Тогда свяжись с моими адвокатами в Нью-Йорке и получи страховку. Чтобы избежать подозрений, ты фигурируешь там как концессионер. Когда получишь страховку, разыщи мою жену и сына и отдай им эти деньги. Их ждут тяжкие испытания, и деньги пригодятся им, когда мальчик пойдет в колледж. Если к тому времени ты еще будешь видеться с ними и поддерживать дружеские отношения, сделай все возможное, чтобы мальчик не узнал правды о своем отце и не стал адвокатом. А теперь, Хавиер, прощай. Если дочитаешь письмо до конца, знай, при жизни я всегда имел верного друга. Искренне твой:
Пауль-Андре Леппринсе».
X
В течение пятнадцати дней я тщетно искал работу, Моя очевидная причастность к Леппринсе закрыла передо мной все двери. Скудные сбережения, имевшиеся у меня, иссякли, и я стал распродавать свои вещи. Я даже подумал было вернуться в Вальядолид, чтобы прибегнуть к помощи старых отцовских друзей, хотя знал, что таким образом похороню себя заживо. Да и по правде говоря, мне не хватало решимости начать все заново. Вероятно, я кончил бы свои дни в нищете, если бы провидение не сжалилось надо мной. Случилось самое невероятное, единственное, что могло вывести меня из состояния депрессии.
Однажды вечером, когда я тянул время, не желая ложиться спать на голодный желудок, кто-то тихонько постучал в дверь. Я никого не ждал и с явным любопытством мгновенно откликнулся на стук. На пороге появилась скорбная фигура, закутанная в старую шаль. Я чуть было не лишился чувств, узнав в этой жалкой фигуре Марию Кораль. Я бросился ей навстречу, и она, обессиленная, рухнула в мои объятия. Да, случилось самое невероятное! Мария Кораль спаслась от волков и холода, найдя приют в доме пастухов. Она тяжело болела, и пережитые ею физические и духовные страдания лишили ее возможности сохранить ребенка, которого она носила под сердцем. Много дней ее жизнь висела на волоске, но молодость взяла свое, и Мария Кораль постепенно оправилась от болезни. Она жила у пастухов — двух стариков и молодого парня — и помогала им по хозяйству, пока не окрепла достаточно, чтобы вернуться в Барселону. Добиралась она долго и не без приключений. Не имея ни денег, ни еды, она могла существовать и продолжать путь только благодаря милости более или менее сердобольных людей. Мария Кораль не решалась возвращаться ко мне, думая, что я встречу ее с презрением. Она ничего не знала о смерти Леппринсе и о том, что произошло с той минуты, как мы с ней расстались.
