— Они же убивают друг друга! — Вдруг изумленно выдал Пьер Рошель, раньше других сообразив, что тренировочный бой перерос в выяснение отношений, как это только бывает у двух женщин, имеющих друг к другу взаимные претензии.
И действительно, агенты Гувер и Михайлофф уже давно перешли в драке границы дозволенного, и каждый пропущенный удар грозил обеим если не смертью, то месяцем в лазарете уж точно.
— Прекратить драку! — Рявкнул Роквуд, но его голос потонул в шуме активно болеющих курсантов.
Тогда тренер начал пробираться сквозь толпу, откидывая оказавшихся у него на пути рядовых как щенков. Разнимать озверевших женщин было вдвойне опасно: Роквуд рисковал как получить сам, так и подставить под удар одну из них. Опытный боец решил пожертвовать менее ценной на его взгляд Гувер, которой он, к тому же, не простил «старого козла». Курсантка полетела на пол, хватая ртом воздух, Михайлофф застыла, тяжело дыша и глядя на Роквуда пылающими от ненависти глазами. И хотя она была старше по званию, старый тренер не поскупился при курсантах обложить ее трехэтажным матом, потом без усилий поднял Гувер за ремень и понес в карцер.
Довольные устроенным шоу курсанты начали расходиться, кое-кто требовал выигранные деньги, и в толпе даже вспыхнула парочка локальных драк, призванных выяснить, кто же все-таки выиграл: Гувер, явно побеждавшая до того, как кулак Роквуда отправил ее в нокаут, или Татьяна, бравшая мастерством, опытом и грудью четвертого размера.
— Из-за чего у них началось-то все? — Недоуменно спросил Рошель у курсанта, стоявшего в первом ряду.
— Да из-за ерунды. — Курсант так же недоуменно пожал плечами. — Вроде агент Джокер сказала агенту Михайлофф: «ты не выиграешь эту битву, ты старая…».
Глава 40. Часть 1. Антидот
То ли из-за отсутствия свободного помещения, то ли в воспитательных целях Гувер и Татьяну поместили вместе. Особой радости это не доставило ни той, ни другой. Драться уже не хотелось, обмениваться язвительными репликами было опасно членовредительством, поэтому агенты развернулись друг к другу спинами, взаимно желая сокамернице умереть в страшных мучениях. Но прошел день, второй, делать было нечего, отпускать их не собирались, все стены были покрыты формулами, выцарапанными металлической собачкой от молнии, и удушающее безделье вынудило женщин наконец-то заговорить. Не сказать, чтобы они просили друг у друга прощения или соблюдали вежливый нейтралитет. Разговор пошел о том, о чем не мог не пойти в камере, где были заперты представители совершенно разных культур.
— Мэм, вы такая замороченная. — Ленивым голосом, но смакуя каждое слово, говорила Гувер, пытаясь дотянуться ногами до потолка. — Вы, русские, все такие? Поддерживаете имидж загадочной и непонятной души? Читала я ваших философов, сплошное умствование, ничем не обоснованное. Самоуничижение, доходящее до мании величия. Надо же было додуматься объявить себя народом-богоносцем, спасителем Вселенной! И это нация, погрязшая в распутстве и пьянстве! Да у вас не экономика, а смех один! Вы не то что тяжелую, уже даже легкую промышленность возродить не сможете!
— Рот закрой. — Негромко приказала Татьяна.
— Ага, уже дрожу вся. Видала я ваш махровый патриотизм, просто смешно. И это у человека, который передавал сведения о своей стране американской военной разведке! Где логика? У вас там все такие?
— Заткнись.
— Давайте больше слов, в России вас оценят, может, даже не сразу пришибут, когда решите вернуться… ой, что-то вы не торопитесь туда. Конечно, со стороны эту помойку любить легче.
— В чем твоя проблема?
— Моя?! Это не я бросаюсь на людей, как бешеная! Не я строю из себя непонятую загадочность. Ах, эти американцы, такие тупые пожиратели бургеров… а если вы такие умные, что же вы в такой жопе?
— Как это типично. — Не выдержала Михайлофф. — Для вас. Думать, что вы умнее всех. Эти ваши смешные идеи о всеобщем равенстве. Вы даже представить не можете, что не все такие же, как вы. Вы никогда не договоритесь ни с китайцами, ни с арабами, просто потому, что не поймете, что они другие. Вам кажется, что если кто-то назвал кого-то другим, он нацист. И вот поэтому вам никогда…
— Конечно, только вам! — Поддакнула Гувер. — Вы одна среди нас такая умная.
— Не просто умная. Я лучшая. — Просто и устало сказала Михайлофф. — Потому что я понимаю людей.
— Ну и гордитесь до пенсии! Недолго осталось, ха-ха!
— Тупая американка!
— Вообще я ирландка. — Невесть с чего сказала Мерида.
— Все вы одинаковые!
— Все да не все, а?
Гувер инфернально расхохоталась и, не выдержав, свалилась на пол, тут же перекатившись и приняв боевую стойку, но Татьяна и не думала ее бить. Вместо этого она окинула агента Джокер презрительным взглядом и снова отвернулась к стене.
— Ну-ну, при мне можно не притворяться. — Хмыкнула Гувер. — Я вас насквозь вижу.
— Да что ты видишь! — Прошипела Михайлофф, закидывая голову, потому что носом невесть с чего пошла кровь.
— Что вам печень надо лечить! Водка, Горбачев, матрешка, балалайка!
Неизвестно, чем бы окончился разговор, если бы дверь карцера не открылась, и на пороге не возник Коннор в компании взволнованного Солджера. Татьяна отвернулась, Гувер показала ее спине оттопыренный средний палец.
— Нам срочно надо в лабораторию! — С порога заявил доктор. — Я разработал для тебя…
Он покосился на спину агента Михайлофф.
— Сама знаешь что.
— Уже? — Всполошилась Гувер, отступая к стене. — Может, не сейчас?
— Что значит «не сейчас»? — Опешил Коннор. — Дорога каждая минута!
— Да ладно, не так уж я и… док, может, еще подождем? Мы такое придумали!
— Ты с ума сошла?! — Рявкнул доктор. — Это шутка для тебя, что ли?!
— Ты чем-то болеешь? — Ехидно поинтересовалась Татьяна, разворачиваясь и спуская ноги на пол.
— Дуростью! — В сердцах бросил Солджер. — Мерида, не глупи. Пойдем быстрее, реактив нестойкий, через час он будет недейственным, а тебя надо еще подготовить.
Гувер показала палец и ему, но заколебалась.
— Стив, ты-то с каких пор такой нервных стал?
— С тех самых, как увидел, что ты шоколад трескаешь!
— А ты ведь его не любишь. — Многозначительно добавил Коннор. — А кое-кто — так даже очень.
— Подумаешь, вкусы изменились!
— Слишком быстро они изменились. Пошли.
Солджер потащил ее из камеры за руку, Гувер упиралась, но все же шла. Татьяна, пользуясь случаем, тоже покинула карцер.
Два дня, проведенные без каких-либо средств гигиены, отнюдь не улучшили красивой женщине настроения. Не улучшил ей настроения и опирающийся о перила лестницы Дантон, где-то раздобывший чупа-чупс, и с его помощью успешно доводивший проходящих мимо агентов до белого каления, выразительно облизывая красный карамельный шарик с таким причмокиванием, что хотелось вырвать ему язык и растерзать его на мелкие кусочки, попутно топчась по снайперу ногами в шипованных ботинках пятидесятого размера.
