Так и не разогнавшись толком, Ёлка резко сбросила скорость:
– Ты?! Опять за мной следишь?!
– Нет, просто не могу без тебя. Любовь с первого взгляда – слыхала про такое?
– Краем уха. Забирайся, и валим отсюда по-скорому.
«По-скорому» и впрямь оказалось сверхзвуковым:
Сардик выдохнуть не успел, как они слегка задержались на светофоре у Сампсониевского моста, перелетели через него, нырнули в тоннель под Литейным и, вырвавшись на волю, пошли по набережным. Спидометр показывал космические, на взгляд Сардика, значения: что-то около ста пятидесяти кэмэ в час. Или того больше.
– Участвуешь в гонках? – сглотнув слюну, спросил он.
– Ага.
– А хозяин в курсе?
– Ты кого имеешь в виду?
– Альбрехта. Немца.
– Этого урода?
Ёлка засмеялась, и Сардик засмеялся вместе с ней: нет же, нет! – смех Сардика, радостный, хорошо тренированный, похожий на эфиопского марафонца, бежал впереди Ёлкиного смеха, указывая дорогу. Грушевидной фигуры Альбрехтика на дороге не наблюдалось, да и как ей возникнуть, если сама Ёлка назвала немца уродом? Значит, Альбрехтик ей не нужен, как не нужны блага, ему сопутствующие. Значит, в ее раннем уходе от Сардика был заключен совсем другой смысл.
Неопасный.
Для любви Сардика – во всяком случае.
– Я тоже подумал, что он урод.
– Ты поэтому не продал ему картину?
– Нет. Потому что хотел подарить картину тебе.
– Спасибо. Но я не очень-то разбираюсь в живописи…
Стоп-стоп, старичок, от картины остались одни воспоминания, обрывки холста, разве ты забыл?.. Еще один вариант неприготовленного какао (а попросту – вранья) исключен; отныне Сардик не собирается лгать и прикидываться кем-то другим, исключительным. Незабываемым, как Энцо. Он останется самим собой, а там посмотрим, что произойдет.
– …Да ладно, черт с ней, с картиной. Тем более что я ее уничтожил. Порвал на части.
– Творческая неудовлетворенность? – Ёлка и не думала сочувствовать, но это не покоробило Сардика.
– Я был очень расстроен, когда ты ушла с этим уродом. Вот и избавился от картины.
– И при этом хочешь подарить ее мне?
– Я напишу другую.
– Такую же?
– Я же сказал – другую…
– Нарисуй кота.
– Как скажешь.
– Своего кота.
– Я могу нарисовать твоего. И если будет желание – его и тебя вместе.
– У кого будет желание? У меня? У тебя? У кота?..
Ёлка снова принимается хохотать как безумная, а ведь вполне могла бы ограничиться легкой иронической усмешкой. Последние несколько минут она пребывает в состоянии крайнего нервного возбуждения: на щеках горит румянец, глаза влажно сверкают, черты лица обострились. Но назвать ее «сошедшей с ума» – язык не повернется; «влюбившаяся» или «влюбившаяся с первого взгляда» – так будет вернее. Она влюблена, Сардик знает об этом, – неизвестно откуда, но знает. Потому и сидит тихонько, вжавшись спиной в кресло. Смотреть на влюбившихся с первого взгляда людей еще невыносимее, чем наблюдать за спидометром, чья стрелка приближается к ста пятидесяти.
,-т– Ты не можешь ехать помедленнее? – просит Сардик, рискуя показаться жалким неженкой, слюнтяем, трусишкой. Слова, определяющие его сущность, можно множить и множить, набрасывать друг на друга, как обручи в игре серсо, – суть от этого не меняется. Ёлка никогда не будет относиться к нему хуже, чем сейчас. И лучше – тоже не будет. Она слишком занята своей новой любовью – с первого взгляда. Но Сардик здесь совершенно ни при чем.
– Помедленнее, пожалуйста.
– Извини. Сейчас…
Ёлка резко сбрасывает скорость, а потом и вовсе останавливается.
– Спасибо, милый, – говорит она, поглаживая кожаную оплетку руля.
– Это ты кому?
– Тебе. Разве здесь есть еще кто-нибудь?
Есть. Еще как есть! Сардик нутром чует присутствие третьего, присутствие соперника.
– За что же спасибо?
– За эту тачку. Если бы не ты… Не твой немец и ты… Мы с ней встретились бы еще не скоро…
Энцо, возлюбленный. Энцо, незабываемый. С самого начала, с тех пор как он увидел ангела, соскальзывающего в железные объятия Энцо, Сардик предполагал такое развитие событий. Но теперь он уничтожен окончательно. А довершает разгром поцелуй ангела. Чем-то похожий на те дружеские поцелуи, которые дарила Сардику Шурик.
– И это все? – спрашивает он.
– Мне надо подумать, – ничего нового в этом ответе, давно ставшем отговоркой, нет. – Ты потрясающий парень, и мы обязательно увидимся в самое ближайшее время… Обещаю…
– И это все?
– А чего бы ты хотел?
– Всего. Ты ведь должна изменить мою жизнь, разве ты забыла?
– Мы увидимся, очень скоро. Завтра.
– Это означает, что сейчас мы должны расстаться?
– Да.
– Почему? Я никуда не спешу. У меня вагон времени. Мы можем отправиться куда-нибудь. К тебе. Ко мне. Я расскажу тебе про кота и наконец-то сварю какао…
– Не получится. Мне нужно ехать.
– Кот, вот оно что! Он тебя заждался и уже начал волноваться.
– Мне нужно побыстрее добраться до одного места… Как ты не понимаешь?..
– Я тебя провожу.
– Нет.
– Это из-за тачки? – вдруг осеняет Сардика. – Вряд ли немец, пусть он и урод… дал ее тебе просто так.
– Немец не стоит этой тачки. Она моя и только моя. Я так долго о ней мечтала… Именно о ней, ни о какой другой…
– Все равно, – продолжает тупо настаивать Сардик. – Немец ведь не дал ее тебе просто так?
– Нет.
– Значит, ты ее угнала?
Ангел слишком утомлен любовью с первого взгляда, и у него слишком мало времени, чтобы врать:
– Угнала. Да.
– А «Мазда»? Эр-Икс восемь, купе? Она ведь тоже не твоя…
– Не хотелось идти пешком на Петроградку.
– А если бы…
«…тебя тормознули менты»? – Вопрос виснет на онемевших от сакрального ужаса губах законопослушного Сардика, и ангел срывает его, как яблоко. Впивается в мякоть и морщится от неприятного, кисловатого привкуса:
– «Если бы» – не мой случай. Со мной ничего такого не происходило и не произойдет. Запомни это.
– Я запомню. Запомню.
Ко всем своим многочисленным достоинствам ангел оказался еще и угонщиком. Высший пилотаж, не снившийся никому из знакомых Сардика, включая Шурика и ее родовой тотем. Включая воздушные змеи, барражирующие рисованное небо на картинах малоизвестного и не слишком удачливого художника Сардора Муминова.
Несчастного. Мертвецки влюбленного, – …Выходи. Мне, правда, пора.
– Оставишь меня прямо здесь?
Сардик, собственноручно познакомивший ангела и Энцо, вправе рассчитывать на более достойный ландшафт, чем тот, что открывается глазу: черный морок Невы с одной стороны и бесконечная промзона с другой.
Ни одного огонька.
