За мной пришли даже быстрее, чем я ожидал, — наверное, бежали во весь дух. Кое-что, значит, способно дойти и до косных мозгов Блюстителей. Сопровождаемый подобострастной и услужливой, но порядочно напуганной свитой, я поднялся наверх, первым делом попытался вдохнуть свежего воздуха и едва не поперхнулся: его здесь больше не было, свежего воздуха, — только удушливый дым, летящая, как черный снег, жирная сажа да пары травила.
Раненный стрелой в правый бок Блюститель Ремесел, пуская при каждом слове гроздья розовых пузырей, обрисовал мне сложившуюся к этому часу ситуацию.
Огнеметные машины частью рассеяли, а частью пожгли наступавшую на ворота легкую пехоту, и тогда из вражеского стана выплыли роскошные носилки, на которых возлежал хилый, скрюченный человечишка. Оставаясь вне пределов досягаемости пламени и ружейных выстрелов, он сделал так, что экипажи огнеметных машин скончались в жестоких муках — не все сразу, а по очереди, начиная с правой крайней. Две машины взорвались и сгорели, а четыре достались врагу, который, к счастью, до сих пор не может разобраться в их устройстве.
После этого дитсам было предложено сдаться (жизнь в обмен на полное подчинение), а когда те отказались, отборные отряды врага стали строиться перед воротами в штурмовые колонны. Ни осадных башен, ни таранов, ни даже простеньких лестниц у них не было, что позволяло защитникам города со стен потешаться над противником. В первых рядах осаждающих самые зоркие из дитсов вскоре опознали Хавра, который как бы пребывал в глубоком раздумье. Внезапно он воздел к небу руки и завертелся на одном месте, словно впавший в неистовство шаман. Тут и случилось Сокрушение, унесшее часть стены вместе с воротами, привратными башнями, рвом и по меньшей мере сотней защитников. Дит спасло только то, что на месте исчезнувших укреплений появилась одна из самых коварных Хлябей — Киследь. Атакующие не решились сунуться в бурлящую, как кипяток, едкую жижу, а дитсы, несмотря на потери, не только успели завалить Хлябь землей и камнями, но даже смогли поднять эту насыпь до уровня близлежащих стен — сказался немалый опыт подобных операций в прошлом. Некоторая часть вражеских воинов все же прорвалась на окраину города, и сейчас там идет жаркий бой. Хавр тем временем строит новую штурмовую колонну напротив углового бастиона в пятистах шагах от этого места. Смелая вылазка добровольцев окончилась неудачей — человек в носилках неизвестным способом убил их командиров и знаменосцев, остальных в упор расстреляли из ружей.
— Вы извлекли меня из темницы только для того, чтобы рассказать, как неважно обстоят дела у защитников Дита? — Взгляд мой в поисках Ирлеф шарил по бастионам, на которых сражались и умирали горожане.
— Прости, кое-кто из нас немного погорячился. — Блюститель Ремесел зашелся трудным, нехорошим кашлем. — Это верно, что Хавр способен накликать Сокрушение?
— Направить его в нужное место, я бы так сказал.
— Ты сможешь противостоять ему?
— Попробую.
Нельзя было, конечно, так легко соглашаться. Пусть бы обидчики немного повалялись у нас в ногах. Пусть бы дали гарантии безопасности для меня и Ирлеф. Пусть бы выставили бочку зелейника. Но уж больно жалкий вид имел поминутно харкающий кровью Блюститель Ремесел. Что с бедняги взять? Да его, наверное, и послали специально, чтобы вызвать во мне сострадание.
— Тогда сделай все возможное, чтобы Сокрушение больше не затронуло бастионы, — тихо попросил он. — Дитсы умеют ценить верную службу.
— Как же, так я вам и поверил…
— Тогда уважь мою просьбу. Умирающему нельзя отказывать…
С бастиона, на который Хавр призывал Сокрушение, открывался замечательный вид на город и его окрестности, людные, как никогда раньше. У возведенной на месте ворот насыпи, гораздо более уязвимой, чем крутые каменные стены, продолжался бой, но густой дым догорающих огнеметных машин не позволял рассмотреть подробности. Зато предполье, на котором сначала полегла легкая пехота Замухрышки, а потом предпринявшие вылазку дитсы, им ело вид, способный усладить сердце самого взыскательного художника-баталиста. Здесь были представлены трупы на любой вкус — обгоревшие, распотрошенные, обезглавленные, обваренные травилом, разрубленные вдоль и поперек. Одни, приняв в момент смерти самые невероятные позы, лежали поодиночке, другие громоздились кучами. Многих уже успели раздеть и ограбить мародеры. Центром этой композиции, естественно, являлся картинно рухнувший знаменосец, накрытый складками своего обгоревшего и продырявленного стяга. Издали все это казалось пестрой и совсем не страшной иллюстрацией из учебника средневековой истории. Для того чтобы осознать ужас и противоестественность происходящего смертоубийства, нужно было заглянуть в глаза павшим, вдохнуть витающий над ними тяжкий запах бойни, стереть со своих сапог случайно забрызгавшие их чужие мозги.
Ставка Замухрышки по-прежнему располагалась на вершине ближайшего холма, но ни его самого, ни его носилок видно не было. Сейчас это был единственный по-настоящему опасный для меня человек (а возможно, уже сверхчеловек), и выпускать его из-под контроля, хотя бы даже визуального, никак не следовало. Кстати, я вовсе не мечтал, чтобы он опознал меня среди защитников Дита, и тут же позаимствовал у одного из своих сопровождающих мундир стражника и глубокий, как кастрюля, шлем.
Хавра я заметил почти сразу, вот только выражение лица с такого расстояния разглядеть не смог. Он нервно расхаживал перед строем уже готовых к бою воинов, иногда присаживался в походное кресло, наспех сооруженное из плащей, накинутых на скрещенные копья, но тут же вновь вскакивал и возобновлял свои прогулки. Судя по всему, дело у него не ладилось.
Да и я сам не ощущал никаких признаков близкого Сокрушения. Так можно впустую ожидать и неделю, и месяц, и год. А чуть отлучишься по каким-нибудь неотложным делам, и получай, пожалуйста, взамен сгинувшего в неизвестность бастиона лягушачье болото или осиновый лесок.
Сначала я хотел отвлечь чем-нибудь Хавра, сбить с толку, напугать в конце концов, но потом мне пришла в голову совсем иная мысль. А почему бы не помочь бедняге? Вдвоем мы куда быстрее управимся. Вот только за последствия не могу ручаться.
Я сел, прислонившись спиной к зубцу стены, и постарался сосредоточиться на том, что лежало вне плоскости обыденного. При этом я не забыл намекнуть живоглоту, что рассчитываю на его содействие. Долгое время внутри меня и вокруг ничто не менялось, но мало-помалу я стал все меньше ощущать свое собственное тело и все больше неравномерность окружающего Миропространства. Сейчас в моем представлении это была даже не по-разному натянутая ткань, а что-то вроде жидкого супа с фрикадельками. Если развивать подобное сравнение дальше, то я сам был в этом супе даже не мухой, а пылинкой, упавшей с мушиного крыла. Конечно же, там плавали вовсе не фрикадельки, а области пространственных деформаций, вызванные пробоями Мировремени, но человеку всегда свойственно сравнивать явления вселенского масштаба с малозначительными деталями своего хрупкого и недолговечного мирка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
