времени, то страна выиграла, и поездка оправдала мой короткий срок пребывания в Управлении гражданской обороны.
День в Перл-Харборе начался спокойно. К обеду мы ожидали большую компанию, и я разочаровалась, но не удивилась, когда незадолго до начала Франклин прислал сообщение, что не сможет присоединиться к нам. Он все больше беспокоился и часто говорил мне в последний момент, что не сумеет прийти на то или иное крупное собрание, оговоренное заранее. Тот факт, что он держал в голове столько секретов, заставлял его постоянно следить за своими словами, что само по себе было утомительно. Кроме того, от волнения и сырости у него воспалились пазухи носа, и это потребовало ежедневного лечения. Меня всегда беспокоило постоянное лечение: мне казалось, что, несмотря на временное облегчение, в долгосрочной перспективе оно наверняка вызовет раздражение. Иногда Франклин обедал один в своем кабинете, иногда с ним обедал Гарри Гопкинс, секретарь, или еще кто-нибудь, с кем мой муж хотел поговорить наедине.
В тот день Гарри Гопкинс обедал с Франклином в кабинете, где был еще тридцать один человек. К концу обеда пришло известие о нападении на Перл-Харбор, но мы не услышали его, пока не поднялись наверх, где мне об этом сообщил один из швейцаров. Новости настолько потрясли нас, что наступила полная тишина, и мы взялись за следующее дело, находясь словно в вакууме. Я проводила гостей и подождала, пока Франклин останется один, чтобы проскользнуть в его кабинет, но поняла, что он сосредоточен на будущих делах и не станет обсуждать произошедшее, пока не спадет первое напряжение. Поэтому я вернулась к работе.
После трех часов в кабинете Франклина на втором этаже Белого дома собрались военный и военно-морской секретари, адмирал Бирдалл, помощник моего мужа по вопросам военно-морского флота, секретари Макинтайр и Эрли, а также Грейс Талли. Вскоре к ним присоединились генерал Маршалл и государственный секретарь. Позже, когда у нас с мужем появилась возможность поговорить, я подумала, что, несмотря на беспокойство, Франклин был в некотором роде более спокоен, чем казалось раньше. Было приятно знать, что жребий брошен. Оставалось только признать тот факт, что наша страна вступила в войну. С того момента, каким бы трудным и опасным ни казалось будущее, оно представляло собой более четкую задачу, чем долгая неопределенность прошлого.
Следующий день стал напряженным для всех нас. В то утро я, как обычно, отправилась в Управление гражданской обороны в девять часов, но незадолго до полудня вернулась в Белый дом, чтобы вместе с мужем отправиться в Капитолий, где он собирался выступить с посланием на совместной сессии Конгресса. Мне казалось, что я снова переживаю тот день, когда президент Вильсон обратился к Конгрессу, чтобы объявить о нашем вступлении в Первую мировую войну. Теперь президентом Соединенных Штатов был мой муж, и второй раз в жизни я слышала, как президент говорит Конгрессу, что наша нация вступает в войну. Я была глубоко несчастна. Я вспомнила, как беспокоилась о муже и брате, когда началась Первая мировая война, а теперь у меня было четверо сыновей призывного возраста.
Это был очень впечатляющий случай, один из тех, когда возобладал дух единства и силы. Не было никакой критики – только признание факта того, с чем мы, как нация, должны были столкнуться.
Мы знали, что атака на Перл-Харбор отбросила нас далеко назад, что впереди бесконечные месяцы наращивания сил. Возможно, нам пришлось бы отступить – будучи миролюбивым народом, мы не хотели готовиться к войне. В средствах для укрепления наших островов в Тихом океане нам отказали люди, которые поддерживали своих представителей в Конгрессе, считая, что Япония не хочет с нами воевать. Многие думали, что только наша настойчивость в военной подготовке заставит Японию объявить нам войну. Ошибки тех, кто так думал, сегодня очевидны, но до Перл-Харбора они были не так очевидны, и многие патриоты искренне верили, что Япония не планирует войну с нами. Война в Китае была далеко, и они думали, что японцев больше ничего не интересует. Они не понимали, что мы стали препятствием для их плана полного господства на Тихом океане.
Оглядываясь назад, легко обратить внимание на то, что в то время ускользало от взгляда. Мой муж давно предвидел японские амбиции о величии и господстве. Помню его беспокойство из-за Гуама и других островов Тихого океана еще тогда, когда он был помощником министра военно-морского флота. Его подозрения в отношении Японии основывались на собственных представлениях о том, что делает Тихий океан безопасным для нас, и во всех военных играх в Тихоокеанском регионе Япония всегда была врагом. Но любого, кто осмеливался бы высказать такое подозрение, немедленно называли разжигателем войны. После выступления Франклина перед Конгрессом война стала мрачной реальностью для всей страны.
Из Капитолия я сразу же отправилась в Управление гражданской обороны и провела там большую часть дня. Домой я вернулась без четверти шесть, а в десять минут восьмого мы с мисс Томпсон уже были в Вашингтонском аэропорту, готовые отправиться вместе с мэром Ла Гуардиа на Западное побережье. Уходя, я мельком увидела Эллиота, который приехал, чтобы переночевать в Белом доме. Он проходил подготовку по навигации, и ему предстояло совершить последний полет перед выпуском. Курс был ускоренным из-за войны. Сразу после этого Эллиот отправился патрулировать Западное побережье.
Мы с мисс Томпсон продолжили работать, сидя в маленьком переднем отсеке самолета, когда мне доставили сообщение, полученное пилотами: газета Сан-Франциско объявила, что город бомбят японцы. Меня попросили передать это мистеру Ла Гуардиа. Незадолго до следующей посадки я разбудила его, и он высунул голову из-за занавески, глядя на мир, как Кьюпи[10]. Я передала ему сообщение, и он попросил меня выйти, когда мы приземлимся, и позвонить в аэропорт Вашингтона для проверки этой информации, сказав: «Если это правда, мы отправимся прямо в Сан-Франциско». Это было так характерно для него, что я засияла изнутри. Иногда его можно было вывести из себя, но нельзя было не восхищаться его честностью и мужеством. Я позвонила и выяснила, что это был неподтвержденный слух, поэтому вернулась в самолет и мэр решил лететь дальше в Лос-Анджелес.
Постепенно мы начали получать инструкции. Сначала пилоту приказали посадить нас в Палм-Спрингсе, но в конце концов разрешили приземлиться в почти полностью опустевшем аэропорту Лос-Анджелеса. Он был окутан тайной, так как большинство авиаперелетов прекратили.
Мэр Ла Гуардиа провел день в поле, беседуя о противопожарном оборудовании и подготовке к обороне. Поскольку он не мог поехать в Сан-Диего, я оставила его в Лос-Анджелесе и отправилась без него. Это означало, что он опережал меня до самого конца поездки, так что я в полной мере ощутила последствия его визитов на всех чиновниках. Его абсолютное мужество и отсутствие
