Красивая сильная женщина, уверенная в себе. Она была очень милой, моя Суил, а эта, оказывается, красива. Она была добродушна и откровенна, моя Суил, а эта женщина замкнута и горда. И когда она садится напротив меня, я уже не верю, что это моя жена, самый мой близкий, единственный мой родной человек.
- Ушел, - говорит Суил. - Ну и ладно! Давно нам пора потолковать, Тилар.
- О чем, птичка?
Наверное, это прозвучало не так, потому что в ее лице промелькнула тревога. Тень на лице и быстрый пытливый взгляд, и теперь я вижу, что это моя Суил. Другая Суил - но моя.
- Тилар, - сказала она, - ты не перебивай, ладно? Я давно хотела, да все не могла. То тебя нет, а то здесь - а все равно тебя нет.
- Тяжело со мной, птичка?
- А я легкой жизни не ждала! Не зря молвлено: за неровню идти, что крыльцо к землянке строить. И самому неладно, и людей насмешишь. Нет, Тилар, не тяжко мне с тобой. Обидно мне.
Молчу. Вот и до обид дошло.
- Ну хорошо, Суил. Я видел тебя такою, какой хотел видеть, и любил такую, какую видел. А что теперь?
- Не знаю, - тихо сказала она. - Я-то тебя люблю, какой есть. Два года молчу, - сказала она. - Еще как дядь Огила убили, думаю: хватит. Нельзя ему совсем одному. Побоялась - а ну, как разлюбишь? И теперь боюсь.
- Но сказала?
- Да! - ответила она гордо. - Сказала! Потому, дело-то тебе милей, чем я, а без меня тебе не управиться. Нынче-то обе твои силы вровень стоят, без моей, без третьей, силы тебе не шагнуть.
- Разве?
Она улыбнулась нежно и лукаво:
- Ой, Тилар! А то я не знаю, про что вы в своем сарае толкуете! С одного-то разу да твоих дуболомов своротить? Пяток призадумается, а прочих пихать да пихать?
И я улыбнулся, потому что она права. И потому, что прошел мой внезапный испуг и отхлынул ослепляющий страх потери. Сердце умнее глаз, и оно любило тебя, именно тебя, моя умница, мой верный соратник. И она с облегчением припадает ко мне, заглядывает в глаза и спрашивает с тревогой:
- Ты не сердишься? Правда?
- На себя, - отвечаю я. - Асаг и то умнее меня. Он тебя давно в полководцы произвел.
- А то! Ой, Тилар! Был бы вам бабий бунт!
Мы говорим. Она сидит на полу, положив подбородок мне на колени, и заглядывает в глаза. И я глажу волосы, по которым так тосковал в пути, теплые плечи и нежную сильную шею.
Но если бы кто-то послушал, о чем мы с ней говори!
- Это еще до той войны. До первой. Как Рават только начал под себя подгребать. Я всю сеть тогда на дно посадила, а дядь Огилу говорю: все. Хватит с вас. Вот как надо будет Равата окоротить...
- А он?
- Огил-то? Ничего. Усмехнулся и говорит: мне - вряд ли.
- А сейчас?
- Я их на твой лагарский канал завела. Сделала сделала в одном месте привязочку.
Ну вот! Святая святых - канал связи, которыми пользуется даже моя жена.
- Тилар, - говорит она. - Ты за Огила-то себя не кори. Уж как я его упреждала! Пока он Дибара не отослал...
- Значит, и Дибар?
- Ну! Кто ж больше нас двоих его-то любил? - улыбается виновато, трется щекой о мою руку. - Ну, серчай, Тилар! Вы-то с Огилом одинаковые, а мы попросту.
- Если бы ты тогда сказала...
- Нет! - снова закрылось ее лицо, и в глазах упрямый огонь. - Ты не серчай, Тилар, уж как я тебе ни верю, а его жизнь в твои руки я отдать не могла. Уж ты что хошь про меня думай...
- Тише, - говорю я и прижимаю ее к себе. - Просто вместе...
- Нет! Я своих людей Пауку не отдам! Мои люди - они люди, неча Пауку их ломать!
Оказывается, она и о Зелоре знает. Еще одна великая тайна... Не думаю, чтобы ей сказал кто-то из наших. Только Братья Совета знают Зелора и боятся его как чумы. Даже имя его не смеют назвать, чтоб не попасть в беду.
- Тише! - говорю я опять и укладываю ее голову себе на колени. Эту гордую упрямую голову, эту милую умную головку, где, оказывается, так много всего.
- Ну хорошо, - говорю я ей. - Ты говоришь, что я таюсь от тебя. Но ты ведь и так все знаешь, Суил. Чего же ты ждешь от меня?
- Все да не все! Я главного не знаю, Тилар: чего ты хочешь. Ты пойми, - говорит она, - не сдержать тебе все одному. Вон давеча... ты из каса уехал, кулак разжал, так Асаг тут такое заворотил, что кабы не я да не Ларг, был бы тебе раздор да разор. Нет, Тилар, - говорит она, - не выдюжишь ты один! Пока двое вас было, вы все могли, а теперь ты ровно и не живешь, а только с Огилом перекоряешься. Отпусти Огила, Тилар! Я тебе заместо него не стану, только он ведь и во мне сидит. Мы с Раватом как пополам Огила поделили - уж на что я за Карта зла, ничего, помнит он еще меня, почешется! - а все равно он мне, как родня - брезгую, а понимаю. Никто тебе так не поможет против Равата, как я - чтоб и драться, и щадить.
Ну, Тилар?
- Да, птичка, - говорю я. - Да.
И опять разговоры.
- Наставник, я доволен тобой, - сообщаю я Лагару. Промчался не день и не два, пока я выкроил этот вечер. Мне нужен он целиком, и, может быть, потому что я, наконец, решился.
- Наставник, я недоволен тобой, - говорю я Ларгу, и он удивленно косится из-под набрякших век. Только он не преобразился: робкий, хилый, и суетливый, в заношенной мантии, но...
- Ты призван блюсти наши душ - что же ты их не блюдешь? В них поселилась зависть, и для Братства это опасней, чем самый свирепый враг.
- Зависть - часть души человечьей, - ответствует Ларг разумно. Нищий завидует малому, а богатый - большому. Не зависть погубит нас, Великий.
- А что же?
- Малая вера, - говорит он очень серьезно. - Наши тела укрепляются, но наш души слабеют. Ты говоришь о зависти, Великий, но зависть - сорняк души невозделанной. Как забытое поле зарастает плевелами, так в душе нелелеем возрастают злоба и зависть.
Красиво говорит!
- Я знаю, что ты ответишь на это, Великий. Если, блюдя свою душу, ты обрекаешь ближних своих на муку и голод, чем ты лучше разбойника, что грабит убогих? Но разве злоба, растущая в огрубелой душе, не столь же губительна для ближних наших?
- А разве это не забота Наставника - возделывать наши душ? Разве я хоть когда-то тебе отказал? Разве я не просил тебя найти достойных людей, которые помогли бы тебе в нелегкой работе?
- Да, - отвечает он бесстрастно, - ты щедро даешь одной рукой, а другой - отбираешь. Разве ты не запретил наказывать недостойных?
- А вы с Асагом обходите мой запрет и сеете страх там, где должна быть вера. Наставник, - говорю я ему, - страх не делает человека достойней. Только притворство рождает он. Ты так много делаешь добрым словом, почему же ты не веришь в добро?
- Я верю в добро, - отвечает он, - но добро медлительно, а зло торопливо.
- Что быстро растет, то скоро и умирает. Наставник, - говорю я ему, наша вера мала, потому что мало нас. Нас окружают враги, и, защищаясь, мы укрепляем злобу в своей душе. Чтобы ее одолеть, нам надо сделать врагов друзьями. Чем больше людей будет веровать так, как мы, тем больше будет у нас друзей, и тем лучше будем мы сами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
