— Такая очаровательная дама, как ваша супруга, может только украсить нашу семью, — сказал Дуван-Торцов.
— К тому же мы получили от атамана Богаевского письмо: он просит предоставить ему весь нижний этаж. Значит, при всех условиях отель скоро будет открыт.
— Это какой Богаевский? — спросил Леська.
— Ну, разумеется, не феодосийский художник! — с раздражением сказал Абамелек-Лазарев, которому Леська определенно не нравился. — Очевидно, речь идет об атамане Войска Донского?
— Совершенно верно.
— А что такое с Аллой Ярославной? — снова спросил Леська.
— Нефрит, — нехотя процедил Абамелек.
— А по-русски?
— Воспаление почек.
— Что значит красивая женщина! — воскликнул Дуван-Торцов. — Даже ее болезнь носит название самоцвета.
Дома Леську ждало новое письмо от Беспрозванного: он писал о том, что, по слухам, Карсавина собирается в Евпаторию, и «присовокупил», как он выразился, стихотворение:
Если двум хорошо друг с другом,Кому до этого дело?Но нет, не смеешь: ты связана с другомДо гробового предела.А другу снится твоя подруга...Но ведь и сны запретны.Так и живут с супругом супруги,Свято друг другу преданы.И нежно целуются голубь с голубкой,Сидя на общей рейке.(Она мечтает о соколе глупо,А он — о канарейке.)И полное тайны и преступленьяСтоит родословное древо,Ревность, уродуя нас постепенно,Самая дикая древность.
«Что »то? — подумал Леська. Отпущение будущего греха? Напутствие?»
Стихи взволновали бы Леську, если б он не был весь охвачен таким важным сообщением, как скорый приезд атамана. Весь вечер он мучился тем, что не может вызвать Еремушкина. Но у этого парня был какой-то особый нюх. На следующий же день он разыскал Елисея.
— Есть у тебя для нас что-нибудь интересное?
— Есть. Атаман Богаевский забронировал за собой нижний этаж «Дюльбера».
— Ну и что?
— Не знаю. Может быть, это что-нибудь значит?
— Ничего это не значит. Богаевский... Что он решает?
— Но ведь он атаман.
— Ничего он не решает. Тем более в Евпатории. По во всяком разе прислушивайся в оба уха. Если я буду нужен, приходи на мельницу Шулькина. Знаешь?
— Знаю.
— Моисей учился с нами в Городском.
— Знаю, знаю.
— Ну, бывай!
— Слушай, Еремушкин: а как относительно партии? Примут меня наконец или нет?
— Но ведь я ж тебе объяснял, чудак. Тебе выгодно, чтобы ты нигде не значился в списках.
— Если б я хотел жить только выгодой, я бы не имел с тобой никакого дела. Это ты можешь понять?
— Понимаю. Хорошо. Ничего тебе определенно не скажу, а только скажу, что поставлю твой вопрос перед кем надо.
Новое посещение «Дюльбера» принесло Леське радость.
Посреди комнаты на кровати возлежала Карсавина, а Дуваны расположились вокруг нее. В глубине светилась белым халатом сестра милосердия. Это была высокая строгая женщина, похожая на императрицу Александру Феодоровну.
В стороне у стены на маленьком столике сиял никелированный самовар и стаканы в подстаканниках. Каждый подходил к столику, наливал себе чаю и снова садился в свое кресло, держа стакан в руке и позванивая ложечкой. Звон был тихий, разнообразный и напоминал звонницу в далеком старинном городке.
Елисей ожидал, конечно, увидеть Аллу Ярославну в «Дюльбере», он и шел туда уверенный, что увидит ее, но когда увидел... Эти длинные брови... этот едва намечающийся милый второй подбородок...
— А! Вот не ожидала. Знакомьтесь: мой студент. Он часто огорчал меня в университете, но мы все же с ним друзья, не правда ли?
Карсавина протянула ему руку. Леська почтительно, даже благоговейно поцеловал ее пальцы.
— Садитесь, Леся, — сказала хозяйка. — Сенечка, напои гостя чаем. Сам он на это ни за что не решится.
Леське принесли чаю и вручили таблетку сахарина. Леська бросил его в стакан. Сахарин побежал по поверхности, дымясь, как обледенелый ледокол.
— А где ваш супруг? — спросил Леська.
— Артемий Карпыч? Уехал в Симферополь: у него сессия. А почему вы спросили? Он вам нравится?
Леська опустил глаза.
— Да.
— Чем же именно? — продолжала расспрашивать Карсавина, забавляясь его смущением.
— Фантазией. Это, по-моему, очень редкое качество в мире ученых.
— О, вы совсем не знаете ученых! — засмеялась Алла Ярославна. — Это такие гадалки...
Вскоре разговор перешел на военную тему.
— Деникин окончательно подорвал к себе доверие своими поражениями, — сказал Дуван-Торцов. — Сейчас он где-то под Новороссийском, а в это время в Севастополе идет борьба за власть. Говорят, что главнокомандующим будет барон Врангель.
— А что это изменит? — спросил Леська.
— По существу, ничего, но всякое новое имя — надежда.
— Именно поэтому, сказала Карсавина, — Антанта может усилить свою помощь.
— Помощь эта может быть только финансовой, — сказал Елисей. Всякая помощь войсками очень опасна: войска легко опьяняются большевистской стихией.
— Откуда ты это знаешь? — нервно ринулся в разговор молчаливый Сеня.
— Я наблюдал в Севастополе французских моряков на демонстрации. Это меня многому научило.
Помолчали. Сестра вышла из своего угла и сказала:
— Больная утомлена. Я должна готовить ее ко сну.
Все встали и начали прощаться.
— А вы, молодой человек, останьтесь, — обратилась она к Елисею. — Я буду менять постель, и вы поможете мне поднять Аллу Ярославну.
— Я еще могу сама.
— Можете. Но я вам этого не позволю! — отчеканила императрица.
Вера Семеновна расцеловала Карсавину на сон грядущий, Дуван-Торцов со вкусом чмокнул ее в руку, Сеня удовлетворился рукопожатием.
Когда все ушли, Александра сказала:
— Вчера больную поднимал хозяин вместе с сыном и делали это так неловко, что вызвали у нее почечные колики. Сегодня мы сделаем иначе: Алла Ярославна будет лежать совершенно ровно, а вы поднимете ее на вытянутых руках. Сможете?
— Надеюсь.
— Я тоже. Пока вы будете ее держать, я переменю простыни и взобью подушки.
Карсавина лежала, закрыв глаза.
— Отвернитесь! — приказала Леське сестра. — Я сейчас запеленаю Ярославну в простыню... Так. Отлично. Теперь, молодой человек, идите сюда. Приподымите ее, но так, чтобы она, бога ради, не прогнулась. Так... Так... Хорошо. Молодец.
Алла Ярославна по-прежнему лежала с закрытыми глазами. А Леська? Он держал в руках такую драгоценность, которую не с чем было сравнить.
— Ну, вот и все. Кладите ее обратно. Вы слышите? Обратно, я говорю. Осторожно... Осторожно... Так. Хорошо. Прекрасно. А теперь уходите: мы будем спать.
— Благодарю вас, Бредихин, — сказала Карсавина слабым голосом (она, наверно, и вправду очень устала).
Леська поцеловал ей руку и ушел.
* * *
Три дня Елисей не навещал Аллу Ярославну: боялся ей надоесть, а может быть, подсознательно хитрил, надеясь, что она по нем заскучает. Но каждый вечер приходил он к «Дюльберу», ложился на прибрежный песок и неотрывно глядел на балконную дверь и окна «Тамариной комнаты».
На четвертый Елисей снова постучался к Алле Ярославне.
— Где это вы пропадали, молодой человек? — с шутливой строгостью набросилась на Елисея сестра. — Мы его ждем, ждем, а он себе где-то разгуливает!
— Неужели... вы меня... ждали?
— А как же? А кто будет подымать Ярославну? Чатыр-Даг? Все эти дни работали трое: сам Дуван, его сын плюс Вера Семеновна. Но, конечно, никакого сравнения!
— Пожалуйста. Я всегда рад быть полезным...
— Вот и приходите.
— Ежедневно?
— Ну, хотя бы через день.
Карсавина взглянула на Леську смущенно и чуть-чуть улыбнулась одними углами губ.
— Ну, что у вас хорошего? — спросила Леську Александра. — У нас пока ничего. Надеемся через недельку встать и ездить в майнакскую грязелечебницу. А теперь отвернитесь. Пока вы здесь, я буду менять постель.
Она опять запеленала Карсавину и отдала ее Леське.
Елисей бережно, но гораздо смелее, чем в прошлый раз, приподнял больную, огорченно думая о том, что сейчас придетеся ее опустить.
— Так. Прекрасно. Спасибо вам. Теперь можете идти домой,
— Ну, что вы с ним так? — засмеялась Карсавина. — Он ведь все-таки не носильщик.
— А зачем он так поздно приходит? Вам пора спать, и никаких разговоров. Вы же знаете мой характер?
— Простите меня, — сказала Леське Алла Ярославна. — Она такая строгая. Я ее боюсь. Приходите завтра пораньше.
Елисей пришел пораньше. Но и этот день был неудачным,
Больная стонала до крика... На спиртовке кипятился шприц. Сестра готовилась сделать ей укол пантопона.
