— Странная штука — жизнь, — проговорила она. — Кто бы мог подумать, что мы еще встретимся! Я вспоминала о вас каждый раз, когда смотрела на миниатюры. Ну и, конечно же, наслышана о вашем салоне в Париже. Вы и в самом деле прославились. Как много воды утекло…
— Пожалуй.
— Кейт, — опять заговорила она, — я ведь называла вас Кейт, не так ли? Вы понравились мне… да, понравились с самого начала. В вас ощущалась какая-то… независимость. «Мне все равно. Если я вас не устраиваю, ищите другого художника». У вас теперь есть ребенок. Полагаю, что его отец Бертран де Мортимер. И все же вы не вышли за него замуж… невзирая на ребенка.
— Нет, я не вышла за него замуж.
— Вы родили сына… не будучи замужем?
— Именно так.
— Смелый поступок.
— Мне ничего другого не оставалось.
— Почему Бертран не захотел на вас жениться? Мне казалось, он вас боготворил. Ах, эти мужчины… Настоящие животные.
— Это я не захотела выходить за него. Мы… э-э… оба не захотели связывать себя узами брака.
— Но вы родили ребенка. Из такого положения не так-то легко найти выход.
— У меня были друзья. А еще был salon, куда приходили самые разные люди. В том мире не уделяют столь много внимания условностям, как в этом… если вы понимаете, о чем я говорю.
— Понимаю. И очень хотела бы пожить в вашем мире. А малыш очарователен. Правда, его надо хорошенько откормить.
— Он провел четыре месяца в осаде. Когда удалось вырваться, мы уже были на грани голодной смерти.
— Вас вывез барон. Мой благородный супруг! Что он делал в Париже?
— Спросите у него сами.
— Он никогда мне ничего не рассказывает. — Было видно, что принцесса колеблется и что с ее губ уже готовы сорваться слова, не предназначенные для чужих ушей. Внезапно она как будто осознала, что ведет себя неосмотрительно, и поспешно произнесла: — Я пришлю вам одежду.
— А портниха?
— Потом. Вначале наденьте что-нибудь мое. Вы, правда, несколько выше меня и так исхудали… Но это, пожалуй, и к лучшему… Платья будут лучше сидеть. Я пришлю служанку с одеждой. — Она посмотрела на меня глазами, полными отчаяния. — Каждый раз, слыша о вашем салоне, я так завидовала. Так скучала по Парижу. Я ненавижу этот мрачный замок, где чувствую себя узницей. И так устаю… Приходится подолгу отдыхать. Это началось после рождения Вильгельма.
Она направилась к двери.
После сытного обеда мне снова захотелось спать. Я прилегла на кровать, но сон пропал. Теперь, когда мозг освободился от навязчивых мыслей о еде, я смогла трезво оценить ситуацию, в которой оказалась.
Здесь оставаться нельзя. Даже переселившись в Хижину, я все равно буду зависеть от барона, и долго мне этого не вынести. Нужно вернуться в Париж. Но как? Пройдет еще не один месяц, быть может, даже год, прежде чем можно будет надеяться на то, что у меня там будет работа.
Я вспоминала слова барона: «Ты должна думать о сыне».
Да, я должна думать о Кендале. Его интересы, конечно, прежде всего. Никакие личные соображения не имеют никакого значения. Главное — чтобы ему было хорошо. В конце концов, барон — его отец. Это совсем не то же самое, что принимать милости от чужих людей.
Служанка принесла три платья, несколько нижних юбок и кое-что из белья.
— Ее высочество просит вас примерить это, мадам.
Я поблагодарила ее и примерила платья. Они сидели не идеально, но все же это был выход из создавшегося положения. По крайней мере, до тех пор, пока мне не сошьют что-то новое.
Я испытала огромное облегчение, освободившись от одежды, которую не снимала уже несколько дней.
Переодеваясь, подумала: выбора нет, потому нужно покорно и безропотно принять то, что предлагает судьба. Я нуждаюсь как в отдыхе, так и в пище, мой мозг тоже переутомлен. Невозможно пройти через такие суровые испытания, утратить близкого друга и отца, четыре месяца голодать, находясь в осажденном городе, где за каждым углом подстерегала смерть, и не нуждаться в восстановлении сил.
А пока мы с Кендалом не пришли в себя, все остальные проблемы не стоят особого внимания.
* * *
Мы прожили в замке целую неделю, пока для нас готовили Хижину. Барон сказал, что мы должны отдыхать.
Его слово было законом, и никому даже не приходило в голову ставить его под сомнение. То, что он прибыл из Парижа в сопровождении двух женщин и ребенка, воспринималось как нечто вполне естественное, так как он захотел, чтобы это было воспринято именно так.
Впрочем, наше появление в замке можно было вполне вразумительно объяснить с позиций формальной логики. Барон находился в Париже по делам. Проходя по улице, он увидел, что падающая стена вот-вот раздавит лежащего на тротуаре ребенка. Заслонив мальчика собственным телом, он принял на себя удар обрушившихся кирпичей. Спасенный ребенок оказался сыном художницы, когда-то написавшей его миниатюру. Барон был тяжело ранен. Из-за хаоса, царящего на улицах Парижа, и отсутствия медицинского обслуживания художнице пришлось забрать его к себе и выхаживать на протяжении долгих месяцев осады.
Да, все это было вполне логично, но за исключением одной детали. Барон не мог, да и не хотел скрывать свою привязанность к Кендалу. Учитывая то, как он обращался с Вильгельмом, которого все считали его сыном, это выглядело очень странно. Более того, Вильгельм был маленьким и чернявым, с унаследованным от матери широким носом династии Валуа, что делало его совершенно непохожим на барона. Вначале он показался мне необычайно нервным ребенком, но вскоре я поняла, что эта его нервность во многом объясняется тем, как с ним обращаются. Мужчина, которого он считал своим отцом, вообще не замечал его, мать тоже была к нему равнодушна. Бедный ребенок, ему всеми возможными способами давали понять, что в его присутствии на этом свете никто особо не нуждается.
Поэтому, разумеется, не было ничего удивительного в том, что наше пребывание в замке вызывало всяческие пересуды. Кроме того, принцесса называла меня не иначе как мадемуазель Коллисон. Впрочем, когда я посетила этот замок шесть лет назад, меня именно так и звали, и многие слуги это помнили. Однако сходство между бароном и Кендалом с каждым днем становилось все более очевидным.
Так что, естественно, прислуга перемывала нам кости.
Это были очень странные дни. Думаю, если бы я была прежней Кейт Коллисон, то ни за что не осталась бы в замке. Но осада измотала меня гораздо сильнее, чем можно было предположить. И я все еще не оправилась после гибели Николь. Все, что произошло вслед за этим, на какое-то время притупило боль утраты, но теперь, когда нам все-таки удалось бежать из Парижа, мои мысли постоянно возвращались к ней. В тот же период времени умер и мой отец. Лишь теперь я начинала осознавать то, что больше никогда его не увижу. И оплакивала их обоих.
