Глава 22
Ралстон тотчас уехал с бала. Оставив экипаж для брата и сестры, он двинулся в Ралстон-Хаус пешком.
Всю свою жизнь он избегал именно этого: всегда сторонился заводить отношения с женщинами, с которыми у него было слишком много общего. Он всячески избегал озабоченных мамаш и свах из-за опасений, что ему и в самом деле могут понравиться женщины, которых они пытались ему навязать. Гейбриел вырос в доме, разрушенном женщиной, в атмосфере, омраченной безответной любовью, которая свела в могилу его отца. Тот умер от горя — слишком долго страдал из-за разбитого сердца, и у него уже не хватило сил побороть подхваченную лихорадку.
И вот он встретился с Калли — открытой, чистосердечной, обаятельной и умной. Она казалась полной противоположностью его матери, и все же была не менее опасной, чем маркиза. Ибо когда она посмотрела на него своими поразительными карими глазами и открыто призналась в любви, Ралстон потерял всякую способность мыслить.
А когда она начала умолять его уйти, он наконец понял, что чувствовал его отец, когда мать покинула его, — ощущение полной и абсолютной беспомощности. Словно видишь, как похищают частицу тебя самого, но не можешь ничего сделать, чтобы помешать этому.
Это чувство было пугающим. И если это была любовь, то он ее не хотел.
Моросил слабый, типично лондонский дождик, который, казалось, шел отовсюду, окутывая слабым влажным сиянием потемневший город и делая зонтики бесполезными. Ралстон не замечал этой мороси, все его мысли были затуманены образом Калли: перед глазами стояло ее залитое слезами лицо. И ведь именно он был причиной этих страданий.
Откровенно говоря, Гейбриел признавал, что его жизнь превратилась в беспорядочную путаницу с того самого момента, как Калли появилась на пороге его спальни — со своими огромными карими глазами и соблазнительными пухлыми губами — и попросила поцеловать ее.
Сегодня вечером она дала ему возможность уйти — вернуться к прежней идеально обустроенной жизни. Проводить дни в клубах, тавернах и забыть, что когда-то он был тесно связан со склонной к авантюрным приключениям девушкой, которая остается без внимания кавалеров и которая, по-видимому, совершенно не осознает тех рамок, в которые ставит людей светское общество.
Ему следовало при малейшей возможности бежать от этой раздражающей особы.
Но теперь, когда Ралстон размышлял о своей прежней жизни, которую вел до той ночи, когда она ворвалась в его спальню, то эта жизнь уже не казалась ему столь идеальной. В ней ощутимо не хватало смеха, разговоров и совершенно неприличных визитов в таверны и клубы вместе со склонными к авантюрам особами. В ней не хватало открытых улыбок, соблазнительных изгибов и безумных списков. В ней не хватало Калли.
И перспектива возвращения к жизни без нее была поистине гнетущей.
Гейбриел бродил несколько часов, много раз проходя мимо Ралстон-Хауса, блуждая по темному городу, лихорадочно размышляя. Его пальто промокло насквозь, когда он, подняв глаза, увидел, что находится перед Аллендейл-Хаусом. Особняк был темным за исключением комнаты на нижнем этаже, выходящей в боковой сад, и Ралстон долго стоял, глядя на золотистый свет, льющийся из окон. Решение было принято.
Ралстон постучал в дверь, и когда пожилой дворецкий, в которого он буквально вселил страх в свой предыдущий визит, открыл дверь и изумленно вытаращил глаза, узнав его, Ралстон произнес одну лишь фразу:
— Я пришел встретиться с хозяином дома.
Дворецкий, казалось, прочувствовал безотлагательность дела, поскольку не стал предупреждать о вероятном отсутствии хозяина или искать другие отговорки с намеком на неуместность столь позднего визита. Лишь сделал знак подождать и шаркающей походкой отправился доложить о визитере.
Не прошло и минуты, как он вернулся, принял у Ралстона промокшее пальто и шляпу и жестом пригласил пройти в кабинет хозяина. Маркиз, оказавшись в большой, хорошо освещенной комнате, закрыл за собой дверь. Он увидел, что Бенедикт облокотился на краешек большого дубового стола и, сдвинув на кончик носа очки, просматривает стопку газет, лежащую перед ним. Когда щелкнул замок, Бенедикт поднял голову.
— Ралстон, — поприветствовал он гостя.
Тот наклонил голову.
— Спасибо, что согласились меня принять:
Бенедикт улыбнулся и отодвинул газеты в сторону.
— Честно говоря, я умирал со скуки, так что ваше появление стало для меня приятным отвлечением.
— Думаю, что вы измените свое мнение, услышав то, что я пришел сказать.
Граф поднял бровь.
— Что ж, тогда выкладывайте сразу.
— Я скомпрометировал вашу сестру.
Сначала Бенедикт ничем не выдал, что услышал и осознал признание Ралстона. Он не пошевелился и не отвел взгляда от своего гостя. Затем выпрямился во весь свой немалый рост, медленно снял очки и, положив их поверх газет, подошел к Ралстону.
Стоя перед маркизом, Бенедикт произнес:
— Полагаю, речь идет о Калли?
Взгляд Ралстона оставался таким же твердым.
— Да.
— Я могу предположить, что вы преувеличиваете серьезность ситуации?
— Нет. Я действительно скомпрометировал ее. Весьма основательно.
Бенедикт задумчиво кивнул, а затем внезапно ударил его.
Ралстон даже не заметил удара; он пошатнулся, и вспышка боли взорвалась в его скуле. Когда он выпрямился, то увидел, что Бенедикт невозмутимо потирает руку. Извиняющимся тоном граф произнес:
— Я должен был это сделать.
Ралстон спокойно кивнул, потирая кожу вокруг глаза.
— Ничего другого я и не ожидал.
Бенедикт подошел к низенькому столику и налил два бокала скотча. Один бокал он протянул Ралстону.
— Полагаю, вам следует объясниться.
Ралстон взял бокал и произнес:
— На самом деле все очень просто. Я скомпрометировал вашу сестру и хотел бы на ней жениться.
Бенедикт уселся в большое кожаное кресло и мгновение внимательно смотрел на Ралстона.
— Если все так просто, то отчего же вы заявляетесь ко мне среди ночи, вымокший до нитки?
Ралстон уселся в кресло напротив Бенедикта и сказал:
— Полагаю, все это совершенно очевидно только для меня.
— Ага. — Граф начал понимать, в чем дело. — Калли вам отказала.
— Ваша сестра способна просто вывести из себя.
— Да, этого у нее не отнимешь.
— Она не хочет выходить за меня. Поэтому я пришел сюда, чтобы заручиться вашей поддержкой.
— Конечно же, она за вас выйдет, — ответил Бенедикт, и Ралстона окатила волна облегчения — гораздо более сильная, чем он ожидал. — Но я не стану принуждать ее. Вы должны ее убедить.
