А епископ Теодор был задержан королем Гунтрамном, но король не причинил ему никакого вреда. Ведь Теодор был муж исключительной святости и усердный в молитвах, о чем Магнерих, епископ трирский, рассказал мне следующее. За несколько лет до этого Теодора вели к королю Хильдеберту под такой строгой охраной, что, когда он прибыл в какой-то город, ему не разрешили повидаться ни с епископом, ни с кем-либо из горожан. А когда он прибыл в Трир, Магнериху сообщили, что Теодора уже посадили на корабль и тайком увозят. Магнерих, опечаленный, поднялся, поспешил туда и, застав его еще на берегу, попенял страже за такое немилосердие, когда даже повидаться брату с братом не разрешают. Наконец когда они свиделись, он облобызал Теодора и, дав ему кое-что из одежды, удалился. И вот, придя в базилику святого Максимина, он пал ниц у гробницы, думая о словах апостола Иакова: «Молитесь друг [225] за друга, чтобы исцелиться»[33]. После продолжительной слезной молитвы о том, чтобы господь удостоил своей помощи брата, он вышел из базилики. И тут женщина, которую побуждал «дух заблуждения»[34], начала кричать, говоря епископу: „О нечестивый и состарившийся в злых днях[35], ты, который возносишь молитву господу за врага нашего Теодора. Вот мы каждый день обдумываем, как бы нам изгнать из Галлии того, кто смущает нас ежедневными распрями, а ты не перестаешь молиться за него. Лучше бы ты заботился об имуществе своей церкви, чтобы ничего не пропало из предназначенного для бедных, чем молиться за него с таким усердием“, И продолжала: «Горе нам, не могущим одолеть его». Хотя и не следует верить злому духу, однако благодаря этому стало ясно, каков на самом деле епископ, раз его так яростно поносил демон. Но вернемся к нашему рассказу.
13. И вот король Гунтрамн направил посольство к своему племяннику Хильдеберту, который в то время находился в крепости Кобленц [Слияния]; эта крепости называлась так потому, что в этом месте сливаются реки Мозель и Рейн. И так как было решено, что епископы обоих королевств соберутся в Труа[36], городе Шампани, то это было не приемлемо для епископов королевства Хильдеберта. Поэтому посол Феликс после приветствия показал письмо и сказал: «О король, твой дядя настоятельно спрашивает, что помешало тебе исполнить это обещание, и епископы вашего королевства отказались прибыть на собор, о котором вы сообща договорились. Или, быть может, недобрые люди посеяли между вами семена раздора?». Тогда я, в то время как король молчал, ответил: «Не удивительно, что в народе сеются плевелы, но между королями ростки раздора, если они и намечаются, вовсе не должны укорениться. Ведь не секрет, что король Хильдеберт считает своим отцом только дядю, а тот только его – сыном, как это мы слышали от него в этом году[37]. Итак, да не будут прорастать семена раздора, так как они [дядя и племянник] должны в равной мере поддерживать друг друга и любить». Затем король Хильдеберт, отозвав в уединенное место посла Феликса, сказал: «Я умоляю моего государя и отца о том, чтобы он не наносил никакой обиды епископу Теодору. Если он это сделает, между нами тотчас же возникнет ссора, и из-за этого мы будем разобщены, мы, которые, сохраняя любовь, должны быть миролюбивыми». И, получив разъяснения по прочим делам, посол удалился.
14. И вот когда мы находились у короля в упомянутой крепости, мы задержались до глубокой ночи на королевском пиру и поднялись из-за стола лишь тогда, когда трапеза была окончена. Мы подошли к реке и застали около берега уже приготовленный для нас корабль. Когда мы поднялись на него, за нами хлынула разношерстная толпа людей, и корабль наполнился как людьми, так и водой. Но тут проявилась чудесным образом сила господня, ибо хотя вода доходила до краев борта корабля, он, однако, не затонул. Ведь у нас были с собой мощи блаженного Мартина и других святых, чудесная сила которых, как мы думаем, и спасла нас. Когда же корабль вернулся к тому берегу, откуда мы отчалили, его освободили от людей и воды. И так как на корабль не взяли посторонних, [226] мы без затруднения переправились. На следующий же день мы простились с королем и ушли [оттуда][38].
15. И вот, продолжая свой путь, мы подошли к крепости Ивуа. Там нас встретил диакон Вульфилаих, отвел нас в свой монастырь и оказал нам самый радушный прием. Монастырь же этот расположен на вершине горы, приблизительно в восьми милях от упомянутой крепости[39]. На этой горе он построил большую[40] базилику , которую он прославил мощами блаженного Мартина и других святых. И так как мы задержались там, мы начали просить его рассказать нам что-нибудь о благодати своего обращения и как он достиг духовного сана, ибо родом он был лангобард. Но он, желая всячески избежать суетной славы, не хотел рассказывать. Однако я поклялся ему страшной клятвой, обещая прежде всего, что я никому не расскажу то, что он поведает, и попросил его не утаивать от меня ничего из того, о чем я спрашивал. И хотя он очень долго противился этому, однако, побежденный моими мольбами и клятвенными уверениями, поведал мне следующее: «Имя блаженного Мартина я услышал, когда был еще мальчиком, и не зная еще, мученик он или исповедник и что доброго совершил он в мире, и какая область сподобилась принять его блаженные члены для погребения, я уже славил его в молитвах днем и ночью, и если ко мне в руки попадала какая-либо монета, я подавал милостыню. И когда я стал старше, я ревностно принялся за науки; при этом я научился писать прежде, чем узнал порядок расположения букв в азбуке. Затем меня обучал аббат Аредий, у которого я находился и вместе с которым пришел в базилику блаженного Мартина.
Когда мы возвращались оттуда, он взял немного песку с могилы блаженного как благословение. Высыпав его в коробочку, он повесил ее мне на шею. Когда мы доехали до его монастыря, что в Лиможской области, аббат взял коробочку, чтобы положить ее в своей часовне. Но в ней прибавилось столько песку, что он не только заполнил всю коробочку, но был даже во всех щелях, куда только мог проникнуть. От этого яркого чуда душа моя еще больше загорелась, и все мои помыслы я обратил к чудесам этого святого. Затем я направился в область города Трира и на этой горе, где вы сейчас находитесь, собственноручно построил жилище, которое вы видите. Однако здесь я нашел статую[41] Дианы , которую этот суеверный народ почитал за богиню. Кроме того, я поставил столп, на котором я стоял, испытывая большую муку, так как не имел под ногами надежной опоры. И вот когда, как обычно, наступила зима, я так страдал от леденящего холода, что от сильного мороза у меня часто сходили ногти на ногах, а на бороде моей замерзала вода и свешивалась наподобие свеч. Говорят, что в этой области часто бывает суровая зима».
Когда же мы с волнением спрашивали его, что же служило ему едой и питьем и как он низверг статую с этой горы, он сказал: «Питьем и пищей мне служили немного хлеба и овощей, и в меру – вода. Когда же ко мне начало собираться много народа из соседних вилл, я непрестанно проповедовал им, что Диана не имеет никакой силы, ничего не значат и статуи, и почитание, которое они им воздают, не имеет никакого смысла, [227] Также недостойны и сами стихи, которые они произносят нараспев за вином и обильными яствами. Лучше приносить „жертву хваления“[42] всемогущему богу, сотворившему небо и землю. Я также часто молил господа о том, чтобы, низвергнув этот идол, он избавил сей народ от его заблуждения. Наконец милосердие господне склонило их грубый ум к тому, что этот народ „приклонил ухо свое к словам уст моих“[43] и, оставив идолов, последовал за господом. Тогда я призвал некоторых из них, чтобы с их помощью низвергнуть это огромное изваяние, которое я не мог разбить собственными силами, тогда как остальные, более легкие изображения я уже сам разбил. Когда же около этой статуи Дианы собралось много людей, они, накинув на нее веревки, начали тянуть, но их усилие не увенчалось успехом. Тогда я поспешил в базилику и, распростершись на полу, со слезами молил божественное милосердие о том, чтобы небесная сила разрушила то, чего не могли низвергнуть человеческие усилия[44]. Выйдя после молитвы из базилики, я подошел к работающим; мы взялись за веревки и начали тянуть, и статуя тотчас, с первым рывком, рухнула на землю; я позволил ее разбить железными молотками и стереть в порошок. Но в тот самый час, когда я пришел вкусить пищу, все мое тело, от самого темени до подошвы ноги моей[45], настолько покрылось злокачественными нарывами, что нельзя было найти здорового места, где можно было бы коснуться пальцем. Я вошел один в базилику и разделся перед святым алтарем, где у меня был пузырек с елеем, принесенный мною из базилики святого Мартина; этим елеем я собственноручно намазал все члены и вскоре заснул. Проснулся же я около полуночи. И когда я поднимался для сотворения молитвы, я обнаружил свое тело чистым, как будто и не было на мне ни одного нарыва. Я понял, что эти язвы появились не иначе, как от ненависти нечистого.
