И эта его единственная национальная черта — бестолковость, сочеталась с вполне еврейскими, по представлению автора «Дневника писателя» за 1877 год, обогатившими его занятиями — ростовщичеством и винной торговлей, о которых вскользь говорится в романе. На первый взгляд может показаться, что здесь Достоевский художественными средствами реализует свою мысль о том, «что все кабатчики неевреи, право, стоят кабатчиков евреев», высказанную на страницах «Гражданина» в январе 1873 г. Это, однако, не совсем так. Уже в третьей главе первой книги «Братьев Карамазовых» автор-рассказчик сообщает нам: «Взял он эту вторую супругу свою…
Софью Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по одному мелкоподрядному делу, с каким-то жидком в компании». Уже по одному этому намеку становится ясно, что деловая хватка Федора Павловича замешана на «еврейских дрожжах».
Дальше «еврейский мотив» в саге о Федоре Павловиче Карамазове начинает звучать сильнее и определеннее: «Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе, где и прожил кряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жидками, жидишками и жиденятами», а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но «и у евреев был принят».
Для непонятливых Достоевский поясняет: «Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу». Еврейская (по представлениям Достоевского) Одесса и в дальнейшем была для грязной душонки Федора Павловича местом отдохновения, куда он устремлялся всякий раз, когда ему досаждала русская уездная жизнь. Не было ничего национального и во внешнем облике Федора Павловича, на лице которого выделялись «плотоядный длинный рот с пухлыми губами» и нос «очень тонкий с сильно выдающейся горбиной».
Массовый читатель (речь идет о времени не менее чем тридцатилетней давности, поскольку в нашем бурном «сегодня» вряд ли у Достоевского имеется «массовый читатель») обычно наскоро пробегает эти первые страницы «Братьев Карамазовых», но это не означает, что в его подсознании не откладывается представление о наверняка нерусской сущности наиболее отвратительных черт личности Федора Павловича, а читатель более внимательный, может быть, тоже подсознательно, фиксирует и неназойливое (в отличие от «Дневника писателя») указание на еврейские корни описываемого в романе «древа зла».
После первой книги «жиды, жидишки и жиденята» практически исчезают со страниц «Братьев Карамазовых» надолго, но не навсегда. «Их» присутствие «за кадром» ощущается в повадках и спекуляциях русской красавицы Грушеньки, которая «деньгу нажить любит, наживает, на злые проценты дает, пройдоха, шельма, без жалости», и которая «особенно в последний год пустилась в то, что называется «гешефтом», и что с этой стороны она оказалась с чрезвычайными способностями, так что под конец многие прозвали ее сущей жидовкой». Не обходится без «них» и некое развратное действо: на «почти оргию, пир на весь мир», разыгравшиеся ради «сущей жидовки» Грушеньки: невесть откуда «жидки со скрипками и цитрами тоже прибыли». И действительно: откуда?
И наконец, «они» появляются «во всей красе» в одиннадцатой книге — в ее третьей главе, имеющей заглавие «Бесенок».
Заглавие это заимствовано Достоевским у известного юдофоба Вс. Крестовского, посвятившего ему свою психологическую повесть о девочке-подростке. Эта глава «Братьев Карамазовых» полностью воспроизводит разговор четырнадцатилетней девочки Лизы Хохлаковой с Алешей. Разговор этот весьма путаный, и еврейская тема возникает в нем весьма неожиданно, но именно в том месте, где Лиза сообщает, что она готова доверить Алеше «одному в целом мире» самое главное, свои самые сокровенные мысли. И за этим признанием следуют слова:
— Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?
— Не знаю.
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо!
— Хорошо?
— Хорошо. Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот. Вы любите?
Алеша молчал и смотрел на нее. Бледно-желтое лицо ее вдруг исказилось, глаза загорелись.
— Знаете, я про жида этого как прочла, то всю ночь так и тряслась в слезах. Воображаю, как ребеночек кричит и стонет (ведь четырехлетние мальчики понимают), а у меня все эта мысль про компот не отстает. Утром я послала письмо к одному человеку, чтобы непременно пришел ко мне. Он пришел, а я ему вдруг рассказала про мальчика и про компот, все рассказала, все, и сказала, что «это хорошо». Он вдруг засмеялся и сказал, что это в самом деле хорошо. Затем встал и ушел. Всего пять минут сидел. Презирал он меня, презирал? Говорите, говорите, Алеша, презирал он меня или нет? — Выпрямилась она на кушетке, засверкав глазами.
— Скажите, — проговорил в волнении Алеша, — вы сами его позвали, этого человека?
— Сама.
— Письмо ему послали?
— Письмо.
— Собственно про это спросить, про ребенка?
— Нет, совсем не про это, совсем. А как он вошел, я сейчас его про это и спросила. Он ответил, засмеялся, встал и ушел.
Таким образом, любимый герой Достоевского, носивший имя его сына, умершего в 1878 г. в трехлетнем возрасте, Алеша Карамазов, монах и правдоискатель, на прямой вопрос Лизы о том, присущи ли иудаизму ритуальные убийства детей, скромненько отвечает «не знаю», что может означать и «да», и «нет».
Далее Достоевский устами своей героини — бесенка-тинэйджера Лизы сообщает читателю о существовании «одной книги», где описаны издевательства «жида» над четырехлетним мальчиком, национальность которого не уточняется, но, надо полагать, что сей мальчик евреем не был. Подобной «книги» в те годы в обиходе русского читателя не существовало. Ее для этого случая придумал сам Достоевский, понимая, что упоминание о наличии некоей таинственной книги о «еврейских зверствах» придавало его измышлениям особый вес и некоторую достоверность.
Существовала же не книга, а та самая грязная газетка-журнальчик «засаленного патриота» (А. Чехов) — князя Мещерского «Гражданин», о которой через пару лет братья Чеховы скажут, что «почетнее писать в кабаках кляузы, нежели работать в сем органе». Как видим, понятие о чести у таганрогских мещан было развито сильнее, чем у многих дворян и даже Рюриковичей. Во всяком случае, Достоевский, завершив в 1874 г. работу в качестве редактора «сего органа», продолжал для него пописывать, и один из его фельетонов («Из дачных прогулок Козьмы Пруткова») соседствовал в нем с сочинением «Сведения об убийствах евреями христиан для добывания крови (составлено тайным советником Скрипицыным, директором департамента иностранных исповеданий, по распоряжению министра внутренних дел графа Перовского для императора Николая I, наследника-цесаревича, вел. князей и членов гос. совета)». Затем в развитие этого «сюжета» в «Гражданине» были опубликованы статьи «Подробное изложение фактов об убийствах евреями христиан для добывания крови» и «Жиды-изуверы и их защитники. По поводу дела о новом убийстве христианской девочки для добывания крови». Всё это редакция «Гражданина» представляла как серию статей, «в коих изложены на основании официальных данных ужасающие читателя подробности обо всех убийствах христиан, преимущественно детей, жидами для добывания христианской крови» («Гражданин». 1879. № 4).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
