гнусаво выводил неведомый певец.
— Тоже вот, говорят, чиф — наркотик. — Алик глотнул из банки. — А по мне и хрен на него. Хорошо мне идет, нервы успокаивает. Особенно с «кониной».
— Слышь, бугор, а ты ту сумку, в натуре, утопил? Помнишь, с самолетиком?
— Ну, а как же? В натуре. Хошь, по-саратовски забожусь?
— А я вот своим куриным мозгом раскинул, зря ты ее так. Там же этих лекарств всяких,море было. Загнать ее надо было, вот что.
— Ага, молодчик! А ты загони, попробуй! Выйди вон, на проспект, да крикни: граждане хорошие, кому дури по дешевке насыпать? Это ты, Витек, не подумавши. За это знаешь как спрячут? На всю оставшуюся жизнь. Понимать надо.
— Да,я воще-то так... К слову пришлось. Хрен на наркоту на эту. По мне лучше водки и чифиру дури не придумано...
— Верно, Витек, верно. Добрые базары. Мы с тобой честные пьяницы и гидрохлоритов нам всяких не надо.
— Чего, чего?
— Да ничего. Давай лучше, по соточке.
Допив коньяк и чифир, Алик выпроводил захорошевшего гостя и стал собираться на ответственное мероприятие — поездку в деревню. Он взял рюкзак (не светиться же с аэрофлотской сумкой), засунул туда последнюю непочатую бутылку коньяка. На этом, собственно, сборы его и закончились — что еще взять с собой? Придумать на этот счет он ничего больше не мог, поэтому бодро «лег на курс». Коньяк и чифир отлично подняли тонус, хотя походка стала слегка нетвердой. На душе было легко, он бы даже улыбался, если бы не отсутствие зуба. По сторонам он не смотрел, назад не оглядывался.
Впрочем, если бы даже смотрел и оглядывался, то все равно вряд ли заметил бы две фигуры — высокую и пониже, прилепившиеся к нему у подъезда. У того, что пониже, белесого, с иероглифом на груди, через плечо — спортивная сумка. Тот, что повыше, был постарше, с бородой, вполне интеллигентного вида. Как бы невзначай они оказались в том троллейбусе, что и Алик, и на автовокзале сели в тот же, что и он, автобус, который и покатил их к месту бывшей шабашки.
* * *
Поездка Пеночкина и Петрова в деревню отсрочилась на несколько часов из-за обстоятельства чрезвычайного характера. Оно же, правда, побудило к более решительным действиям.
В своем кабинете, куда Пеночкин зашел, собираясь уехать, его ждало сообщение, от которого ему стало немного не по себе: у себя в квартире найден убитым Николай Шариков, последнее время человек без определенных занятий, состоящий на учете как наркоман. Квартира Шарикова находилась под наблюдением, люди ее посещающие, по возможности, тоже. Установить причастность Шарикова к ограблению аптеки № 17 не удалось.
«Сумка начала убивать», — мелькнула мысль. И хотя обстоятельствами смерти Шарикова будут заниматься следователь прокуратуры и другой следователь милиции, Пеночкин решил все же съездить посмотреть: не зацепится ли глаз за что-то, что имеет отношение к расследуемому им делу по ограблению аптеки.
Квартира Коляни, некогда богато обставленная, сейчас являла жалкое зрелище. Разумеется, все здесь будет тщательно обыскано, и у Пеночкина будет возможность ознакомиться со всеми протоколами. Беглый осмотр, конечно, ничего не давал. Он глянул на покойника — все типичные признаки удушения. Налицо была попытка инсценировать самоубийство, но у убийц, видимо, не хватило времени или кто-то помешал. Подробности будут после вскрытия, пока же Пеночкин лишь обменялся с врачом несколькими фразами, тот уже осмотрел труп, составил свое мнение, которым успел поделиться с сотрудниками оперативной бригады, выехавшей на место происшествия. С заключением врача были согласны все. Да, задушили, пользуясь удавкой, а потом приспособили найденную в доме бельевую веревку. Но ни поза покойника, ни вид его не соответствовали представлению о самоубийстве. Следов борьбы не было обнаружено. Убитый, скорее всего, был в состоянии эйфории (шприц и ампулы свидетельствовали об этом), кроме того, своих убийц не опасался. Он их, по-видимому, хорошо знал и тревоги появление «гостей» у него никакой не вызвало. Этим они и воспользовались. Принадлежность наркотиков и «машинок» к украденной партии можно было идентифицировать лишь в лабораторных условиях.
Пеночкин поговорил еще со следователями, выяснил, каким образом было обнаружено убийство. Самый банальный случай: соседка зашла спросить, есть ли в квартире свет (у самой, видимо, пробки сгорели. Просить что-либо в этой квартире давно уже было бесполезно), увидела, что дверь открыта, прошла и увидела... Милиция, скорая помощь приехали быстро. Если бы самоубийство... Но все говорит за то, что тут еще будет морока...
* * *
Алик шел по проселку уже совсем нетвердо. От жары и духоты в автобусе, от тряски его основательно развезло. Кроме того, он почал бутылку коньяка, взятого в дорогу: глотнул из горлышка в туалете, чтобы не было скучно ждать автобус. В будний день народу на автовокзале было немного, так что выполнить такую операцию было несложно.
До леса, что зеленел сразу за совхозными фермами, было не так уж и далеко, но для Алика и два-три километра сейчас были ощутимы. Едва миновав последние строения, он решил сделать привал. Сперва он было прилег на травку, но, словно вспомнив что-то важное, приподнялся и полез в рюкзак. И так, сидя перед рюкзаком на корточках, принялся сосать из горлышка извлеченной оттуда бутылки. «По полям колхозным, по лугам нескошенным...» — вспомнились ему слова из песенного репертуара соседа за стенкой. Он даже попытался намурлыкать мотив, но получалось мало похожее на то, что звучало в магнитофоне. Алика это ничуть не смущало, ему и так было хорошо; с умилением глядел он на золотистые поля, на комбайн, ползущий по пригорку.
Те, что шагали за ним следом, тоже вынуждены были залечь в бурьяне. Будь Алик в ином состоянии, он бы насторожился, но сейчас даже не заметил присутствия непонятно куда бредущих путников. И не только он, но следующие за ним тени не придали значения легковой автомашине, у которой вдруг на выезде из села забарахлил мотор. Шофер лазил зачем-то в багажник, оставил открытым капот, брал что-то из салона, словом делал отчаянные попытки восстановить способность машины везти своих пассажиров. Двое, затаившиеся, в бурьяне, на машину и не смотрели. Они еще в автобусе заметили, в каком состоянии их ведомый, и поэтому совершенно не боялись быть замеченными. Но младший по возрасту невольно ориентировался на поведение старшего, а у того осторожность, видимо, была врожденной. Вкрадчивые его движения напоминали движения хищника из породы кошачьих, из-за полуприкрытых век порой вспыхивал резковатый взгляд.
— Сволочь, — сказал он, понаблюдав за подопечным. — Коньяк жрет в такую жару.
Белесый хмыкнул неопределенно. Он вынул из сумки бутылку «Арзни». Глотнул, поморщившись, — вода успела нагреться. — Похоже, он в лес намылился, — предположил. — Не упустить бы его там.
