Во всех своих требованиях к писателю и его стилю Марк Твен остается на четких и ясных позициях реалиста. Наилучшим изображением людей является для него возможность показать их «изнутри и снаружи, такими как они есть, и заставить их говорить так, как они должны говорить»[389].
Марк Твен знает истинную цену эстетской красивости; он кладет резкую грань между самим собой и теми, кто смотрит на мир «сквозь слезы бури».
Слово и смысл неотделимы для Твена, он ненавидит слова-украшения, слова-пустышки. Вот почему заумный язык Генри Джеймса не вызывает у него ничего, кроме раздражения[390].
Большое значение для понимания эстетических воззрений Марка Твена имеет его статья «Что Поль Бурже думает о нас?» Вызвана она оценкой американской жизни, которую дал Поль Бурже, побывав в США и выступив с рассуждениями об «американской душе». В своей статье Марк Твен ведет спор о романе, избрав своими противниками французских натуралистов, с которыми был связан Поль Бурже. Твен считает, что натуралисты вообще способны лишь на описания деталей частной жизни, а они претендуют на создание истории жизни народов.
Дом Марка Твена в Хартфорде
«Когда натуралист у себя на родине наблюдает жизнь своих соотечественников, то делать это ему бывает довольно трудно: требуется немалая компетенция. Но… когда за пределами своей страны он наблюдает незнакомый ему народ — его шансы на успех уменьшаются, а трудности возрастают. Он превращается в натуралиста, описывающего клопа… Объяснить клопа самому себе он сумеет. Но он не в состоянии объяснить клопа клопу, вот в чем загвоздка.
Чужеземец может сфотографировать внешность нации, да и то снимок будет далек от совершенства, но никакой иностранец не может изобразить ее внутренний мир — ее душу, ее жизнь, ее язык, ее думы. Я полагаю, что знание подобных вещей приходит только одним путем: на протяжении многих лет — не двух, четырех или шести, а многих — идет бессознательное впитывание жизни, совершается проникновение в ее толщу; в жизни и сам, конечно, принимаешь непосредственное участие, чувствуешь позор и гордость, радость и горе, любовь и ненависть, переживаешь процветание и упадок, видишь величие и убожество, проявляешь патриотизм, кипишь в водовороте политических страстей, разделяешь пристрастия; все твое — знамя, героическая смерть, слава национального имени. Наблюдение? А в чем его реальная ценность? Народ изучают сердцем, а не глазами и разумом.
Есть только один знаток, кто может со знанием дела раскрыть душу и жизнь народа и сделать об этом содержательный отчет — отечественный романист»[391].
Статья Марка Твена противоречива. В ней есть ошибочные утверждения. И в то же время она заставляет читателя испытывать глубокое уважение к автору: статья рождена страстной любовью и преданностью Марка Твена своему народу.
Как теоретик Твен считал, что необходимейшим условием создания реалистического произведения является полное слияние романиста с жизнью своей страны и его активнейшее участие в этой жизни. Одно это положение резко отделяет Марка Твена от декадентствующих «людей без родины» типа Генри Джеймса или Сантаяны, пропитанного эстеткой отрешенностью от реальности.
Марк Твен правильно определяет разницу между натурализмом и реализмом: натуралист погрязает в деталях частной жизни и с трудом поднимается до обобщений, даже если владеет нужным для этого материалом.
Исходя из своего огромного опыта художника слова, Твен-теоретик улавливает существенное и принципиальное отличие реалистического метода от натуралистического: реализм изображает правду жизни, натурализм дает лишь мертвую имитацию. Твен ведет полемику по конкретному поводу, но его суждения приобретают более широкий эстетический смысл. Статья — ответ Полю Бурже — превращается в выражение литературного кредо Марка Твена.
Из всех его мыслей самой значительной является та, в которой он подчеркивает общественную задачу писателя: не описывать, а объяснять жизнь. Иначе писатель становится никчемным дилетантом.
Литература может дать кристаллизацию общественного сознания народа, ей предназначено выполнение высоких социальных функций: «раскрыть душу и жизнь народа и сделать об этом содержательный отчет».
Обращает на себя внимание и то, что Твен точно определяет, какой из литературных жанров наиболее пригоден для выполнения почетной задачи. Это — роман.
«Возвратимся к построению романа, — продолжает писатель. — Должен ли отечественный романист давать общее представление о нации? Нет, он просто изображает перед вами путь, жизнь, речь нескольких людей, собранных в определенном месте — их месте, — и книга готова. Постепенно он и его собратья расскажут вам о жизни и народе целой нации… И когда тысяча романов будет написана, тогда вы будете знать душу народа, жизнь народа, речь народа; и никаким другим путем это невозможно сделать. А оттенки характеров, стиль, чувства, цели могут быть бесконечно разнообразны»[392].
В рассматриваемой статье Твен высказывает самую заветную мечту: видеть всю американскую (национальную) литературу народной — с бесконечным разнообразием оттенков в стиле и художественных приемах. Твен намечает для прогрессивной литературы будущего обширную программу действий: «тысяча романов», которые «расскажут вам о жизни и народе целой нации». И в то же время лишь индивидуальная судьба человека, индивидуальный художественный облик небольшой группы людей, их жизнь, их язык могут создать образ нации. Твен утверждает важнейшее положение реализма: подавать общее через индивидуальное, конкретное, единичное.
Ошибочной является формула Твена: «чужеземец может сфотографировать внешность нации… но никакой иностранец не может изобразить ее внутренний мир». Достаточно вспомнить современника Марка Твена, Чарльза Диккенса, и его «Американские заметки», чтобы убедиться в обратном. Во всем произведении, в особенности в заключительной главе этой книги, Диккенс высказывает глубокое и верное «мнение об общем характере американского народа и общем характере американской социальной системы, какими они кажутся глазу иностранца»[393].
Националистические предрассудки Марка Твена довольно ясно выражены в рассматриваемой статье. Всю жизнь Твен сам говорил о недостатках общественно-политической системы США, но стоило чужеземцу непочтительно, по мнению Твена, отозваться о его родине, как он обрушивается на него с гневными и язвительными словами, не замечая того, что его суждения необъективны. Так, например, он заявляет, что американцам вообще нечему учиться у французов.
«Железнодорожному строительству? Нет. Франция ничего ценного не знает о строительстве железных до рог. Пароходству? Нет. Французское Пароходство начинается с фультоновской даты — 1809. Связи? Нет. Франция далеко позади в этом отношении. Телеграфному делу? Нет, мы сами ее этому учим. Журнализму? Нет. Газетному делу? Нет. Мы сами специалисты в этой области. Государственному управлению? Нет. Свобода, Равенство, Братство, Аристократия, Демократия, Адюльтер — эта система слишком пестра для нашего климата. Религии? И эта пестрота не для нас. Морали? Нет, мы не можем грабить бедных, обогащая самих себя. Романистике? Нет. Мистер Бурже и другие знают лишь одну сторону, и если ее изъять, то от книги ничего не останется»[394].
Характерно, что, даже находясь в состоянии полемического задора, Марк Твен не может похвастаться лучшим, чем во Франции, американским политическим строем, хотя и не отказывает себе в удовольствии нанести удар по правящему классу Франции, торгующему честью родины. Читая запальчивые строки Марка Твена, ясно видишь, сколь еще сильны в нем буржуазные иллюзии. Курьезно слышать от создателя образа «скаредной гадины» — Эндрью Ленгдона из «Письма ангела-хранителя», что на его родине никто не может «грабить бедных, обогащая самих себя». Зато однобокость и мелкотравчатость эпигонов французского натурализма, адюльтерные романы Поля Бурже и их социальную неполноценность Марк Твен верно определил одной уничтожающей фразой (натуралист может объяснить клопа лишь самому себе).
Статья Твена выходила за рамки обычной литературной дискуссии. Твен вел спор с присущей ему страстностью не только потому, что Поль Бурже проявил непочтение к американской «душе», но и потому, что литературные принципы Поля Бурже были органически чужды Твену-реалисту[395].
Изложив свои взгляды на общие задачи, стоящие перед литературой и романистом, Марк Твен обращается к стилю отдельного романиста.
Статью «Литературные преступления Фенимора Купера» он начинает цитатой из заметки профессора Йельского университета Лунсбери о том, что «Зверобой» и «Следопыт» Фенимора Купера — «произведения высокого искусства». Затем дает определение профессора Колумбийского университета Брандера Мэтьюза, говорящего о Нетти Бэмпо как о «величайшем характере в художественном произведении», приводит высказывание Уилки Коллинза о том, что «Купер — величайший художник… рожденный Америкой».
