Рейтинговые книги
Читем онлайн Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 85

Так почему же...

Под утро я не выдержал и забрался в словарь Даля:

"В лесу дуб рубль, в столице по рублю спица";

"Когда лист с дуба и березы спал чисто, будет легкий год для людей и скота";

"Когда дуб развернулся в заячье ухо, сей овес, тул";

"Держись за дубок: дубок в землю глубок".

Про стоеросовый дуб - ни слова. А ведь ходит же такое слово по земле. С детства слышу...

* * *

Я знал его уже давно - лет десять. С той поры, как мы переехали в этот дом. Трезвый он здоровался. Выпивший - виновато проходил мимо меня, чуть кланяясь. Пьяный...

Впрочем, тут и начало рассказа.

Дядя Миша, слесарь-водопроводчик, мой сосед по дому, в деды мне годился. Мастер он отличный и ничуть не жук. Если его официально, по жэковской линии вызывать - все сделает, ни копейки не примет, больше того, возмутится: "Зачем обижаете?"

Другое дело, если не официально. Тут и рубль возьмет, и о литературе поговорит, и о политике, и спасибо скажет, и сам в благодарность предложит что-нибудь дополнительно - доброе. Например: "Давайте ведро вынесу!"

А если откажешься, хватает сам помойное ведро, добавляя: "Я мигом!"

И так не только с ведром. Двери скрипят - подгонит. У окна шпингалеты разболтались - заменит. Стекло треснувшее в форточке заметит - вставит новое.

Мы не раз дома вспоминали дядю Мишу, но, увы, реже по-доброму, хотя и знали его отменные заслуги.

По вечерам дядя Миша был сильно не в себе. Вот и начинались у нас разговоры о нем.

- Странный он человек, но в конце концов...

- Ведь какой вежливый, а тут...

- Хотя бы о людях подумал: дети, женщины...

Так приблизительно говорили жена, дочка, бабушка. А дядя Миша под окнами нашими, распив там, как положено, не единожды на троих, матерился в семь этажей. Матерился в адреса многие - внутренние и внешние. Тут и жэковские начальники были, зажимавшие прогрессивки, и американцы во Вьетнаме, греческие фашисты в связи с военным переворотом и китайские хунвэйбины. Диапазон вечерне-ночных бесед дяди Миши был удивительно широк.

И я, соглашаясь с домашними, возмущался вместе с ними и все же почему-то старался оправдать дядю Мишу, хотя он и сказал мне это обидное: "Дуб стоеросовый".

Может быть, потому, что после брани своей во все и вся дядя Миша переходил на фронтовые воспоминания и говорил о местах мне знакомых и близких - о Яссах, Кишиневе, Плоешти, Констанце, Бухаресте...

* * *

Он стоит на поляне рядом с нашей пятистенкой - совеем еще молодой и уже взрослый, зрелый и не по возрасту, ибо ему только тридцать. Он моложе меня, и я ему чуть завидую, хотя и знаю, что дубы живут на свете дольше людей. У него чудесные матовые листья - ажурные, как северные наши, редко встречающиеся сейчас кружева. Они то крошечные, то большие или вовсе огромные, в пол-ладони, и это правильно, поскольку он - вполне солидный дуб.

Эх, дуб, дубок,

Посмотри разок...

Это уже о нем и не совсем о нем, хотя я и вспоминаю знакомые с детства строчки, и для меня они связаны с ним и еще с тем дубком, который, как и этот, вырос сейчас, но там - под Яссами. Я видел его в прошлом году и позапрошлом, когда бывал в Румынии.

И вот теперь опять увижу - через два-три дня.

Я вновь еду туда, и, конечно, не миновать мне Ясс и могилы старой, над которой шелестит листвой такой же, как этот, подмосковный, но чуть более старший - на два года - дуб...

Теперь я сделаю то, о чем думал раньше, но чего не сделал. Я возьму горсть земли там и привезу ее сюда - к этому дубу.

* * *

И вот я привез эту землю. Не горсть, а целлофановый пакет с землей и лентами цветов флагов - румынского и нашего. Ленты и весомость пакета спасли меня при переезде границы в Унгенах: я не знал, что по каким-то суровым международным законам нельзя перевозить через границу фрукты, овощи, цветы и даже землю с могилы друга.

Землю я бросил к нашему подмосковному дубку, а ленты румынского и советского флагов оставил на стене в нашей московской квартире.

Тут и вышло так, что вскоре после моего возвращения домой нам пришлось вызвать дядю Мишу: засорилась раковина.

Дядя Миша, почти трезвый, видно не помнящий даже о дубе стоеросовом, был предельно вежлив и, я бы даже сказал, ласков.

- Опять из-за границы? Понимаю, понимаю...

- Ну, как там в Румынии? Как? Где побывали?

- Понимаю, понимаю, а в Яссах-то где?

Я что-то отвечал дяде Мише, он поддакивал, и наконец я рассказал почти ради шутки, с каким трудом провез через границу целлофановый пакет с землей...

Дядя Миша вдруг изменился в лице.

- И куда же ее, землю? - перебил меня он.

- Да дубок у меня есть, в сорок шестом посадил в деревне, или, как говорят, на даче. Тут под Москвой, в Перекрестине. Слышали? Двадцать три километра...

- Двадцать три километра, говоришь?.. А тысячу двадцать три не помнишь?

Я не узнал его. Не потому, что он перешел на "ты".

- Яссы не помнишь? Что после нас Ясско-Кишиневской операцией назвали? Седьмым сталинским ударом? Не помнишь? И батальон наш гвардейский забыл?

- Помню, как же не... - пробормотал я.

Теперь я все вспомнил. И дядю Мишу - тогдашнего...

- Слушай, прошу тебя! Умоляю, если хочешь... - попросил дядя Миша. И не сердись, ради Христа, за дуб этот стоеросовый, за все. Ты - я все понимаю, я... Отвези меня к дубку этому, где земля с его могилы.

Да, тут я все вспомнил. Покраснев, вспомнил. Сорок четвертый. Три километра от Ясс. Там сейчас дубок. Там мы тогда хоронили Колю Невзорова. Николая Михайловича Невзорова - сына дяди Миши, солдата, моего друга. И дядя Миша, сам солдат нашего хозвзвода, который был в сорок четвертом тоже молод, хоронил вместе со мной своего сына. Я же знал его, знал. А встретив через тринадцать лет в этом дворе, не узнал и не вспомнил. А он...

Эх, дуб, дубок...

Дуб стоеросовый! Да, этого нет у Даля.

- Дядя Миша!

Вот как бывает. А память должна быть памятью. Ее нельзя додумывать и домысливать, как мемуары. И забывать нельзя! И изменять ей - памяти!

Я обнял дядю Мишу:

- Ничего не говорите! Прошу! Ничего!

ДОРОГОЙ ТОВАРИЩ СЛОН

Обычно рассказы начинаются с конкретного действия. Например: "В небе светило солнце", или: "Это случилось в полдень", или: "Время клонилось к вечеру", или: "Над городом спустилась ночь". Могут быть и несколько иные варианты начала: "...а может быть, это были всего лишь маленькие звукоуловители, напряженно повернутые в мировое пространство, к источнику колебаний, недоступных для человеческого уха..." или, как у меня: "В небе светило солнце. А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных..."

Но, увы, мне сейчас придется начать этот рассказ не с действия, а с рассказа о самом рассказе.

Я придумал рассказ. Придумал название - "Дорогой товарищ слон". И подзаголовок - "Рассказ-сказка для детей и для взрослых".

Когда рассказ был написан, я, как обычно, прочитал его самому моему близкому и дорогому мне старшему редактору.

Не знаю, что сказала бы просто жена, но жена - старший редактор сказала так:

- Мне не нравится...

- Почему?

- Слишком большой...

- Но и слон - большой!

- Слон твой, дорогой товарищ, слон действительно большой, но это рассказ не для детей. "Для взрослых" - это правильно.

- Почему не для детей?

- Потому, что ты ругаешь педагогов - раз, пишешь о любви и о других проблемах - два, наконец, у тебя все люди глупее слона.

- Но и слон наш, хороший, советский, в Московском зоопарке родился...

- Это не имеет значения!

- Рассказ-сказка!

- Этого не поймут! Поймут буквально. И дети...

- Дети, кстати, тоже как-то оценивают своих учителей.

- Оценивают, по книжкам для детей...

Я заново переписал рассказ "Дорогой товарищ слон", переписал серьезно, убрав слово "сказка".

Вот он - этот рассказ.

* * *

Итак, в небе все же светило солнце.

А Владик Хвостиков имел некоторое отношение к отряду хоботных.

Заранее прошу не путать эти понятия. Владик действительно состоит в отряде, но не хоботных. Владик состоит в пионерском отряде. Так что отряд хоботных, хотя и имеет кое-какое отношение к Владику, не имеет никакого отношения к пионерскому отряду. А если и имеет, то только то, что Владик и его товарищи по пионерскому отряду изучают среди прочих предметов школьной программы отряд хоботных. Программа эта по зоологии утверждена во всех высоких учреждениях, в частности в Министерстве просвещения, в Академии педагогических наук и всюду. Утверждена не как-нибудь, а с привлечением широкой общественности, включая комсомольскую и писательскую, и потому не подлежит пересмотру. До тех пор, пока сами авторы этой программы не посчитают нужным пересмотреть ее. Как, впрочем, и учебники по зоологии.

Но это все присказка, а главное, конечно, пока - Владик, о котором следует кое-что сообщить, ибо имя его уже названо.

Так вот о нем.

Владимир Николаевич Хвостиков, он же Владик, как его называют дома, во дворе и в классе, он же Владимир, когда мама и папа сердятся, он же в прошлом Вовочка, Вовик, Вовсик, Вовуленька, Вовульчик, Вовусюточка, как его по-разному величали в далекие дошкольные годы родители и две бабушки плюс один дедушка, как обычно, отдыхал на очередном уроке.

1 ... 74 75 76 77 78 79 80 81 82 ... 85
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин бесплатно.
Похожие на Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Баруздин книги

Оставить комментарий