пришло смутно запомнившееся сексуальное возбуждение.
– Ваше досье в той части, к которой у меня есть доступ, говорит, что вы очень рано осиротели.
– Да, – сказала Танака. И неловко поерзала в кресле.
Кабинет Ахмади с его темной отделкой и мягкими поверхностями должен был бы создавать ощущение безопасности, уюта, интимности. Так же выглядели все известные Танаке кабинеты других мозгоправов, только те она чаще видела на финальном этапе допросов. Когда уже сломал допрашиваемого более интенсивными техниками, а теперь пытаешься выстроить отношения, внушить, что вы друзья, и позволить им выплескиваться до донышка.
Ахмади подождала, не захочет ли она что-то добавить, и заговорила:
– Более сорока лет в активно действующих боевых соединениях. Хотя подробности в основном засекречены.
– Да, – повторила Танака.
– А недавно вас ранили в лицо, так что пришлось обратиться за пластической операцией.
Танака потрогала скрывающую половину лица повязку.
– Это тоже в досье? Или вы так обалденно наблюдательны?
Ахмади не попалась на крючок. Улыбнулась, тронула пальцами лежащий на коленях планшет – будто невзначай, будто и не думала делать заметки.
– Вся ваша жизнь – более или менее непрерывная травма.
– Благодарю за лестное замечание, но эту часть можно опустить.
– Я и не думала льстить, – возразила Ахмади. – Я держу перед вами зеркальце и предлагаю в него заглянуть. Вы с самого детства живете в режиме «бейся или беги». Все, на что обычно опираются дети, у вас отняли без предупреждения.
– Я не затем здесь, чтобы обсуждать родителей.
– Можем начать с любого момента, выбирайте сами. Все взаимосвязано.
– Вы, я вижу, уже нашли для меня подходящий гвоздик.
– Так сказать не решусь, хотя… – Она пожала плечами. – Я знаю свое дело. Большая часть вашего досье засекречена, но и то, что открыто, о многом говорит. Никаких длительных отношений. Вы ни с кем не прожили дольше года. Вы отказались от аспирантуры ради армии. Вы раз за разом отказывались от повышения, чтобы остаться в действующих частях. Вы давно бежите.
Танака заметила, что сжимает кулаки.
– От чего бегу?
– Не знаю, – ответила Ахмади. – Но за консультацией вы, насколько мне известно, обратились впервые. – Да.
– Зачем? – спросила Ахмади, внося в планшет новую запись. Писала, не прерывая взгляда в глаза, – видно, долго отрабатывала это искусство. Было несколько пугающе.
Потребность выбраться из слишком мягкого кресла взяла наконец верх – Танака встала. Ноги гудели, словно по мышцам бежал слабый ток, так что она прошлась по комнате – сделала вид, будто хочет рассмотреть висевшую на дальней стене картину. Неоимпрессионистское полотно густыми мазками изображало ночную столицу Лаконии. Живописец был учеником Имоджен Батьи или кого-то из ее школы. Создавалось впечатление, что зритель смотрит через залитое дождем стекло. Танака задумалась, сама Ахмади писала картину или, получив назначение на базу Гевиттер, заказала пересылку с Лаконии. Когда-то и я рисовала, – произнес голос в голове.
Ахмади откашлялась, напоминая, что задала вопрос и ждет ответа.
– Это ваша работа? – спросила Танака.
– Зачем вы здесь? – повторила Ахмади.
Танака обернулась к ней лицом, сосредоточилась и стала ждать, пока врач дрогнет.
Тристан сказал как-то, что, когда она в раздражении, от нее так и хлещет: «Со мной не шути». Почти все невольно отступали.
Ахмади с улыбкой опустила ладонь на планшет. У Танаки возникло смутное неприятное чувство, что ее переиграли.
– Я столкнулась с… определенным явлением, – наконец сказала она. – Мое задание требует, чтобы я поняла, с чем столкнулась.
– А вы не понимаете?
Танака снова обернулась к картине. Если бы тетя Акари позволила ей вместо вербовки в армию заниматься историей искусства, где бы она сейчас была? И кто бы вместо нее гонялся за верховным консулом? Что еще – сколько тысяч обстоятельств – переменилось бы?
Мелькнуло: женщина, очень похожая на Ахмади, сонно моргает в постели под белой простыней. Боже, как я любил просыпаться с ней рядом, – подумал кто-то в голове у Танаки.
– Что-то произошло, – сказала Танака и удивилась, что эти слова произнес ее голос.
Ахмади покивала. Вид у нее был… нет, не сочувственный, не жалостливый. Казалось, что она тоже устала. Как будто и у нее всю жизнь выдергивали ковер из-под ног и она знала, как это мучительно. Она жестом пригласила вернуться в кресло. – Расскажите.
Танака села. Не рассказывай, она предаст. Расскажи ей, она всегда тебя любила, – препирались голоса в голове.
– В пространстве колец имел место инцидент, – негромко заговорила Танака. – Я была при этом. Вы, разумеется, не вправе знать.
– Полковник, – сказала Ахмади, – я по природе своей профессии имею очень высокий уровень допуска. Империи приходится доверять мне государственные тайны, известные моим пациентам. И я очень серьезно отношусь к этой стороне своей работы.
– Относись вы к ней несерьезно, попали бы в Бокс.
Раньше. Теперь, наверное, просто расстреливают.
Ахмади, кивнув, отложила планшет. Танаке, как опытной допросчице, все приемы были известны, но все равно действовали. Ахмади хочется слушать. От этого Танаке хотелось говорить.
– Имело место вторжение, повлиявшее на сознание. Как в случаях с провалами памяти, только в этот раз было иначе. Людей… объединили. Разум с разумом. Память с памятью. Я присутствовала в сознании других людей.
– Довольно распространенная галлюцинация.
– Я проверяла. Все подтвердилось. Со всеми, кого мне удалось опросить. Мы побывали в головах друг у друга на самом деле.
Она дрожала и не понимала, отчего дрожит. Ахмади сидела очень тихо.
– Вы мне верите?
– Верю.
Танака медленно кивнула.
– Я не могу никого допустить к себе в голову.
– Потому что она ваша, – продолжила Ахмади. – Единственное место, которое вам принадлежит.
– У меня были… отдушины.
– Отдушины?
– У меня есть секреты. Мои собственные. Так я… выбила себе место в мире. Я еще существую благодаря этим секретам. Я люблю Лаконию, потому что, если попадусь, это многое изменит.
– Вы хотите рассказать мне эти секреты?
Танака покачала головой.
– После того инцидента я испытывала… ощущения.
– Ощущения, – эхом повторила Ахмади.
– Голоса, но не такие, как при галлюцинациях. Образы из жизней, которых я не проживала, лица людей, которых никогда не встречала. Чувства – глубокие, захватывающие меня чувства относительно ситуаций, в которых я не бывала. И я боюсь, что кто-то так же переживает… меня.
Ахмади медленно глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Лицо ее стало мрачным.
– Я сейчас спрошу разрешения пользоваться вашим именем, – сказала Ахмади. – Можно мне называть вас по имени?
Танака кивнула. Почему-то ей стало трудно говорить. Что-то случилось с горлом.
– Алиана? Я сейчас попрошу разрешения взять вас за руку. Можно мне взять вас за руку?
– Да, – ответила Танака, но почему-то тишайшим шепотом.
Полная статная женщина склонилась к ней. У нее были сильные пальцы, сухая кожа. Танака передернулась.
