Баржа завалилась на бок, пытаясь развернуться, будто вертолет — на месте. Горизонт накренился, словно палуба «Титаника», бурая равнина встала дыбом, пытаясь зацепить крыло переоборудованного челнока. Тихо и монотонно ругалась Кася Новицкая. Облегчение наполнило мое сердце леденящим ужасом — потому что «Комета» падала, и пресс тяготения ослабел только потому, что, если в ближайшие секунды ничего не изменится, раскаленный воздух сомнет баржу, словно бумажный кораблик. Аптечка сама впрыснула мне в кровь очередную дозу химикалий, но и без них я уже входил в растянутое время, хотя и понимал, что это не поможет — если Тоомен, с ее расширенным вниманием, не справится, то я уж точно не вытащу «Комету» из гравитационной ловушки.
Агентесса сделала то единственное, что могло спасти потерявший управление корабль.
Раньше мне только казалось, что А-привод ревет. Сейчас мерный, проникающий до костей рокот наполнил баржу, словно тритиевая вода, я захлебывался в нем, не в силах продохнуть от навалившейся тяжести, не в силах приподнять ребра, шевельнуть диафрагмой, закачать в легкие хоть кубик остекленевшего воздуха. Двигались только цифры перед глазами, только индикаторы состояния на вживленном под роговицу экране — перегрузка 10g, 12g, 15g. Я чувствовал, как трескаются под чудовищным прессом кости, как лопаются сосуды под кожей от притекающей крови — должно быть, спина моя завтра будет представлять собою один грандиозный синяк. Если не трупное пятно. Баржа мчалась не вверх, она устремлялась по касательной к поверхности, до горизонта и мимо, и дальше, будто винтовочная пуля, вращаясь вокруг продольной оси, просверливая слой за слоем ядовитой мглы, обдирая с боков защитную пену — в безопасность надежного, холодного, уютного вакуума.
Атмосфера осталась позади, а пресс все не поднимался, и я уже начал складывать в мыслях программу, которая позволит моему телу подняться и расстегнуть ремни Линде Тоомен, чтобы мертвое тело той скатилось с ложа и разбитый нейраугмент наконец перестал подавать команды безмозглой интелтронике автопилота, потому что не может живой человек переносить такой перегрузки, у нее, наверное, случился инсульт, а как только я встану, то потеряю сознание, потому что это невыносимо… когда осознал, что ускорение постепенно спадает. Если бы двигатель отключился сразу, думаю, мы все сдохли бы в ту же секунду от гидростатического шока.
Полосатый шар Самаэля маячил в объективах кормовых камер. Планета снова казалась нестрашной и милой, словно детская игрушка. От нашего позорного бегства не осталось и следа — разорванные тучи тут же сошлись.
Только тело Лаймана Toy безжизненно висело на ремнях безопасности, скатившись с полетного ложа. Край ремня прорезал посиневшую кожу; капли густой темной крови стекали по пальцам и срывались в размазанную по кормовой переборке лужу.
— Он мертв, — ответила Тоомен на мой невысказанный вопрос странным, отрешенным голосом — должно быть, большую часть ее вниманий занимало управление кораблем. — Система пошла вразнос… аугментные резервы действуют, только когда их контролирует мозг.
— Что теперь? — поинтересовался я беззвучно — не хватало сил шевелить сухим и жестким, как у мумии, языком.
— Выйдем на орбиту, — ответила агентесса всё так же бесстрастно. — Передохнем. Потом нырнем снова. Отснимем эту штуку во всех диапазонах. И взорвем.
— Считаете, что она… — Кася Новицкая сбилась. Первым словом, которое приходило на ум, было «опасна», но установка, меняющая климат планет, манипулирует такими энергиями, что даже в самых мирных целях ее использовать страшновато, — …агрессивна?
— Я — знаю, — поправила Тоомен. — Внимательно просмотрите последние кадры записи, до того, как богмашина скрылась из виду.
Для надежности я вызвал запись сразу с нескольких камер, синтезировав из них единое изображение, видимое как бы со стороны. Пришлось потерпеть несколько секунд, покуда интелтроника пережевывала кадр за кадром, зато картинка получилась предельно отчетливой.
Снова подо мной простиралась каменистая равнина в бронзовом свете облачного слоя. Богмашина полыхала зеленым светом, отчего еще больше походила на глубоководную тварь, всю в фонариках. Воспроизведение шло в замедленном ритме, так что огненные полосы ползли по жилам лепестков как бы рывками, и даже баржа далеко вверху двигалась, будто муха сквозь мед.
Свечение становилось все ярче, но пламенные волны гасли, не доходя до сердцевины, а пушистое мерцание, окружавшее тельце богмашины, наоборот, меркло, покуда я не смог различить его — металлически блестящий эллипсоид, и вправду похожий на исполинское семя. Впрочем, услужливая программа подсказывала масштаб: богмашина оказалась на удивление маленькой для столь могущественного устройства — чуть меньше нашей «Кометы».
И одновременно с этим меняли конфигурацию лепестки-крылья. Зеленое свечение сомкнулось в плотный, почти непроницаемый для взгляда диск. Богмашина зависла над пустошью, словно «летающая тарелка» из легенд Серебряного века, слегка покачиваясь. Из ленивого анемона она на глазах превратилась в техническое чудо миллионолетней давности.
А потом — прыгнула.
Иначе я не могу описать этот маневр. Похожим образом передвигаются медузы — выплескивают из купола струю воды, но у них вначале уходит вперед макушка, а за ней подтягиваются края зонтика, здесь же все происходило наоборот. Я специально просмотрел этот отрезок записи еще раз, кадр за кадром, и убедился, что так и есть — вначале сросшиеся лепестки взметнулись вверх, немыслимо растянувшись, словно пытаясь прихлопнуть что-то невидимое, а за ними взлетело металлическое ядро-сердцевинка. Диск распластался снова, но уже на высоте добрых тридцати километров, извергая потоки травянистого свечения. Не все кадры подтверждали это — к этому моменту богмашина осталась за кормой, к тому же баржа крутилась вокруг своей оси, словно оглашенная, — но можно было догадаться, что над и под… семенем, как решил я для себя называть тельце установки, вспыхнули белопламенные нимбы. Для богмашины — очень подходяще, но мне казалось, что если сверхъестественные силы и приложили руку к ее созданию, то несколько иного рода.
Потому что прыжок машины завершился в той самой точке, где оказалась бы «Комета», не запусти Линда Тоомен двигатель на полную мощность.
«И когда истекла третья тысяча лет, — мелькнуло у меня в голове, — разгневался я великим гневом и дал третью клятву девятьсот девяноста девятью тайными именами Аллаха — страшной смерти предать того, кто избавит меня от плена в этой бутылке!» Похоже было, что мы, как безвестный рыбак из сказок Шехерезады, наткнулись на пленного джинна… но с тем хотя бы можно было договориться — или обмануть. А как обманешь машину, к тому же построенную неизвестной расой — и не слишком разумную, судя по тому, что афрормер продолжал действовать миллионы лет после того, как атмосфера Самаэля претерпела фазовый переход?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
