— Эта твоя знакомая, признаюсь, нелепо выглядит в румянах и шляпке. Но… Она старается остаться женщиной, — прокомментировала Аля встреченную на улице даму.
— Стать смешной? Ты этого от меня добиваешься, подсовывая какие-то замазки и краски для лица?
— Можно хотя бы попробовать пользоваться питательными кремами или чуточку припудривать нос и подкрашивать губы, — осторожно начала Аля. Ведь возраст давал о себе знать в условиях переутомления, постоянной сигареты и мучительной нищеты с утроенной силой.
— Премного благодарна! Любимая дочь нашла способ спасти меня от переутомления. — Они вошли в свой вонючий подъезд. — Тащи сумки и готовь ужин сама. — Опередив Алю, Марина вспорхнула по лестнице. Она была поджара, легка, с темным мрачным лицом без возраста, даже «золото волос» потускнело под напором седины. Аля, боготворившая каждую черту своей матери, больно переживала исчезающий, любимый с детства облик. И это постоянное раздражение от Марининой непреклонности по любому вопросу!
— Ладно, пусть не для себя, для отца постарайся, которому тоже больно смотреть на безвременное увядание любимой жены, — Аля выгрузила на стол еду. Отпор неожиданного негодования отшвырнул ее к стене. Там, пригвожденная Марининым презрением, она выслушала отповедь великого Поэта, надрывающегося над тазами с грязным бельем вовсе не за тем, что бы на сэкономленные на прачке гроши купить пудру. И не для того, чтобы соблазнять мужа, преданного ей не за локоны, а по родству души! Марина вытряхнула в раковину овощные отбросы, которые им удалось скупить за гроши на закрытии рынка.
— Детям дать хорошее образование — вот главное правило, завещанное мне родителями. И я останусь ему верна, даже если буду голодать и ходить голая! А Сергей Яковлевич этого и не заметит, поскольку в мою сторону давно не смотрит.
Аля убежала в комнату, захлопнув за собой дверь.
— Добрый вечер, дорогие дамы! — в прихожую, опасливо озираясь, вошел Сергей. Снял шляпу, измятый макинтош, положил под вешалку ветхий портфель, служивший, видимо, не одно десятилетие какому-нибудь преподавателю местной гимназии. Квартирка — жалкая, давно обветшавшая без ремонта, пропахла дешевым мылом и тушеной капустной.
— Сергей, вы опять задержались? Есть будете сами. У меня еще белье не стирано. А за ужин мы еще не брались. — Она демонстративно сняла с плиты и поставила на табурет в коридоре таз с горячей водой.
— Ты очень уж увлеклась стиркой, — заметил Сергей.
— О да! Любимое занятие! — Марина начинала злиться. — Я действую из соображений гигиены. Мы взрослые. Но я вовсе не хочу, чтобы Мур подхватил какую-то заразу. К нему все липнет!
Сергей удалился на скудно освещенную кухню. В раковине гора немытой посуды и каких-то репок. Голая лампа под потолком. Пыльные стекла без занавесок отражали его помятую, жалко скукожившуюся фигуру. Вот, рвался самоутвердиться, подняться на уровень Марины. Ну, хотя бы, стать ближе. Жизни не жалел, смерти не страшился, всегда стремился помочь людям… И чего добился? Корчился от домашних ссор, от одного грозного голоса Марины, окатившего его еще на лестничной клетке. Понял, что вечером, как теперь повелось, не обойдется без «дискуссий». Но, нет — дело приняло решительный оборот! Сегодня будет иная программа! Сдерживая радость, Сергей положил в тарелку чуть приправленную томатом тушеную капусту и вышел к Марине. Сейчас ему казалось, что полоса неудач и случайных служб кончилась — он нашел настоящее дело. Дело, позволяющее стать в семье главным.
— Вы явно веселы, Сергей Яковлевич. Получили главную роль в фильме? — Марина издевалась.
В 1927 Эфрон снялся в 12-секундном эпизоде в фильме «Мадонна спальных вагонов», режиссеров Марко де Гастина и Мориса Глаза. Марина смотрела фильм. Вначале она скучала, не опознав ни в одном статисте своего мужа, а потом плакала. В крошечном эпизоде, в котором сидящего на земляном полу заключенного-смертника конвоиры выволакивают вон, она узнала Сергея. И в 36 лет, в эмиграции его лицо все еще было «подобно шпаге» и в темных тенях горели страдальческие глаза. Крошечный, почти мгновенный эпизод был более чем красноречив. Чахоточная красота цветаевского избранника еще не потускнела. Особая «лебединая» стремительность пластики, поворотов головы и плеч, долгая кисть выразительных ладоней то в мольбе, то в отчаянии перед неотвратимым… А худоба облика — впалые щеки, тонкая шея, острые коленки, а нервность и взвинченность отмеренного и замкнутого казематом движения! Эпизод, говорящий так много об Эфроне, показался Марине страшным пророчеством, словно ей приоткрыли дверь в будущее. Фильм тогда прошел плохо, и деньги за него статист получил крошечные. Эти проклятые кадры сейчас стояли перед глазами Марины, и безумная жалось к Сергею затопила ее.
— Марина, вы зря смеетесь над моим кинопровалом. Кажется, мне удастся обойтись и без экрана. — Он встал, облокотившись на притолоку кухонной двери, с тарелкой «бигоса» и радостным выражением лица:
— Завтра выходит первый номер газеты!
— От привычки есть на ходу это событие вас не избавит… — Марина забрала у мужа тарелку и, выйдя на кухню, села с ним за стол, положила на сухарницу пару кусков хлеба, посмотрела предано. — А знаешь, ты молодец. Кажется, нашел хорошее дело.
Сергей начал работать в издательстве «евразийцев», издавать журнал «Версты», потом газету «Евразия». И даже получил зарплату. Гордо принес деньги домой.
— Марина — вот деньги! Это за новый номер. Небольшие, но честные.
— Разве нечестные бывают такими мизерными? — она сунула купюры в карман фартука. — Но ты ведь тащишь на себе основной воз забот — «Евразийский верблюд». Конечно, со временем заработок увеличится. Может, вы еще как развернетесь! — Марина не верила в свои слова, но ей сейчас очень хотелось поддержать Сергея.
— Главное, ума хватает, чтобы не влезть в грязь! — он постучал по виску указательным пальцем.
Марина нахмурилась, голос стал едким:
— Вот этого я больше всего и боюсь! У вас доверчивости хватит, чтобы дать позволить каждому, кто похитрее, затянуть вас в самое сомнительное дело. Вам нужна позитивная идея. Теперь такой идеей стала идеология евразийства, полностью заменив монархизм и Добровольчество. Только надолго ли?
Вскоре Цветаевой стало ясно, то именно Сергей с его чистотой и жаром сердца — основная моральная сила евразийства. Его так и прозвали — «Евразийская совесть». Марина видела, как отдается работе у евразийцев муж, и понимала, что если движению удастся окрепнуть — то на его плечах.
Марина вернулась с рынка в сопровождении солидного, хмуро глядевшего Мура. За руку он ходить не хотел, старался выглядеть как можно старше и самостоятельней. Его поведение, речь, тон копировали взрослых. Сергей оказался дома. Он сидел над какими-то записями. При дневном свете (а сколько времени она видела его только ночами!) было заметно, как залегла синева вокруг ввалившихся глаз, выступили на тонких кистях вздутые жилы. И эти плечи, так похожие на крылья там, в порывах коктебельского ветра, — опали, свернулись.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
