– А чем все же вивисектору, дважды покойному, удавалось держать своих морфов в повиновении? – спрашиваю я у задумавшейся наставницы.
– Это страшная военная тайна, – невесело улыбаясь, отвечает она.
– Вот прямо так?
– А как вы думали? Разумеется, тайна. Большая часть работы лаборатории засекречена по-настоящему. Так что я могу дать вам необходимую информацию только в том случае, если вы подпишетесь принять участие в работе некролаборатории. И никак иначе, не обижайтесь. Тут не моя прихоть.
– Боитесь, что разболтаю? – уточняю я.
– Нет, не в этом дело. Просто есть протокол работы лаборатории. С соответствующими допусками. Работаете с нами – получаете допуск. Нет – тогда только та информация, которую разрешит выдать спецчасть.
– Ну да, ну да. Секретность ради секретности. Прямо совком повеяло. У меня отец должен был принять участие в конкурсе на проектирование ряда зданий в Ханое. А допуска у него не было. Вьетнамцы прислали карты города для привязки проекта к местности и рельефу, а ему карты выдать не могут, они секретные. Ну то-се, времени потеряли прорву, наконец оформили допуск и торжественно выдали карты Ханоя.
Валентина Ивановна смотрит на меня снисходительно и только из вежливости интересуется: в чем соль рассказа?
– Да в том и соль, что карты были американские. Генштаба ЮЭсЭй. С грифом «топ сикрет». Надо полагать, трофейные. Вот такая вот секретность получилась. Чистый совок в худшем смысле этого слова.
– Забавная история. Ваш отец выиграл конкурс?
– Нет. Опоздал со сдачей проекта из-за этих идиотских карт.
– Жаль. Однако вернемся к нашим баранам и морфам. Это не мое требование. Но должна заметить, что я согласна с этим подходом. И так слишком много уже вам понарассказывала.
– Знаете, меня очень беспокоит именно влезание в эти тайны. Тут легко попасть в расход. Посчитают, что слишком много знаешь, и все – пропал бесследно. Ну и зачем мне это? В конце концов, наша охотничья команда и не самая боеспособная, и не самая многочисленная, и вооружена не самым лучшим образом. Сколько таких команд, не считая чисто военных формирований? Да всяко не меньше сотни!
– Двести четырнадцать. Это не считая частей и подразделений гарнизона Кронштадтской ВМБ. Видите, опять вам выдала служебную информацию.
– Премного благодарен. Но так с чего именно нашу группу напрягать?
– По целому ряду причин. Например, вы единственная группа, в которой целый врач действует.
– Ну как-то оно звучит настораживающе – «целый врач». Мне как-то не хотелось бы становиться нецелым. Фрагментированным. И я видел, как оно бывает. Когда с грязными перчатками расстаются.
– Вы про своего недавнего сослуживца, капитана Ремера, и его напарника Копылова?
– Опа! А вы что о них знаете?
– Довольно много. Возможно, больше вас.
– Но… откуда?!
– Видите ли, это опять же информация не для широкого круга лиц. Но, разумеется, мы должны были навести справки о тех, кто уж совсем рядом с нами крутится. Да я, признаться, и о вас беспокоилась. Вы человек добродушный, растяпистый, наивный. Почему бы и не подстраховать, если есть такая возможность? Так вот, касаемо грязных перчаток… Так поступают либо с одноразовым материалом, который больше не пригодится никогда, либо сдуру. Вот, например, с Ремером так поступили сдуру, если вас это интересует. Ценный человеческий материал выкинули только по глупости. А уж вас и тем более списывать нет резона. После операции что выкидывают? Одноразовые перчатки, грязные тампоны и салфетки. А большой ампутационный нож или даже зажимы Кохера. Их заботливо отмывают и стерилизуют. Так?
– Ну так…
– Вот и смотрите. Ценный инструмент берегут как зеницу ока. Потому что нужен, а другой такой на земле не валяется. И заменить нечем. Конечно, побояться придется. Но за все платить надо, увы-увы. – Тут Кабанова глубоко вздыхает и неожиданно говорит: – Думаете, я не боялась, когда тогда, в самом начале, занялась экспериментами? Да я испугалась до заикания, когда у нас в тихой поликлинике такой массакр начался. Еле водой отпоили. Домой физически не могла пойти, ноги не шли от ужаса. Вот и занялась полузабытым и знакомым делом. Чем еще в студенческом научном обществе увлекалась, на патфизиологии. Отвлеклась, да и результаты оказались интересными. Про страх забыла, пока работала. Только этим и спаслась…
– Надо же, а я со стороны видел прямо ледяную крепость, – вспоминаю я свои безуспешные попытки уговорить Кабанову бросить возню с хомяками и бежать.
– Я ж говорю про вашу наивность, – улыбается Кабанова.
Мне приходится съесть пилюлю. Хотя любой женщине хочется иногда выглядеть слабой и беззащитной, но не факт, что и впрямь все было так, как Валентина Ивановна рассказывает. Голос у нее в телефонной трубке был непререкаемым. Но отчасти она права – место под солнцем даром давалось только при социализме. Сейчас так или иначе его надо завоевывать, а мы вроде неплохо заняли эту нишу околомедицинского снабжения. И не слишком накладно, и не очень чтобы тяжело… Вон продуктовая служба базы живет не так вольно – им надо обеспечить жратвой население острова, а тут сейчас около тридцати тысяч человек, да еще большие группы вне острова. А каждому человеку требуется в день порядка полутора кило еды, да еще на зиму надо запас создать. Вот и таскают, как муравьи. Я бы окуклился вот так изо дня в день вывозить склады, закладывать жратву на хранение, а они ничего, вполне довольны своей жизнью. Многим, наоборот, очень нравится, что нет никакого риска и их охраняют. Тут ухитрились наладить телевидение, есть в Кронштадте и своя радиотелекомпания – вот на ее базе и заработало. Электричество далеко не у всех, да и не стабильное, так развернули несколько видеосалонов, прямо как в 1990 годы. Только в салонах и просто телевизоры работают, сериалы гонят. Народ ходит…
– Так что поволноваться придется. Оно окупается, – сбивает с меня задумчивость голос Кабановой.
– Ну я заметил, что вы обрадовались, когда мы за вами заявились…
– Еще бы не обрадоваться. Обещали утром приехать четверо сотрудников. Из них одна Юля отзвонилась, плакала, укусили ее. А остальные пропали бесследно, как в воду канули. В итоге явились вы, необещавший…
– Меня Сан Саныч напряг.
– Я помню…
Помолчали.
– Так что если хотите знать больше, придется соглашаться работать совместно.
– Что-то мне говорит, что выбора у меня особого нет?
– Выбор всегда есть, – пожала плечами Кабанова.
– И если я откажусь?
– То вас повесят, расстреляют и утопят без права переписки. И пойдет другая команда.
– Что-то у вас вид недовольный.
– А с чего мне быть довольной? Это же не просто акция по зачистке территории ожидается. Тут все куда запутаннее и сложнее. И нужны не просто чистильщики, здесь думать надо будет, по-врачебному думать. Да еще и с прикладной военно-полевой психологией, причем не только нормальной, а… Как бы это сказать-то? Некропсихологией.
– Психолог я, извините, никакой. Кроме институтского курса – шиш с маслом.
– У вас чутье есть. И пожалуй, у вас единственного был внятный взаимный контакт с Мутабором.
– А Алик? Он же с ним постоянно?
– Да. И даже в шашки играют. Но контакта нет. Онли бизнес, как говорится.
– Мне кажется, вы придаете слишком много значения случайности. Да и у меня тоже только бизнес и был. Мне – спасти свою шкурку, ему – заплатить по счетам моими руками.
– Тем не менее зафиксировано, что вы с ним шутили, и он реагировал на ваши шутки адекватно. Особенно ценно – он тоже шутил. То же замечено было только в разговоре с вами и с вашим командиром. Но командир охотничьей команды погиб, так что пока только один контактер – вы.
– Ну а вы, значит, и такие данные собирали?
– Некролаборатория, так уж получилось, работает и на разведку, и под пристальным вниманием контрразведки. Раз так сложилось, глупо было не воспользоваться возможностями той и другой службы. К тому же неизвестно, что именно окажется крайне важным в дальнейшем. Как вы понимаете, мануал к Мутабору не прилагается. Нам все время приходится как по минному полю ходить. Идут постоянные требования, чтобы мы относились к нему именно как к морфу, но мы убедились, что такое отношение моментально выбьет из него остатки человеческого, а этого категорически не хочется допускать.
– Из чистого гуманизма?
– Да при чем здесь гуманизм? – искренне удивляется начальница некролаборатории.
– Тогда что?
– Чистая наука. Такое чудо попало в руки, уникальный объект для исследований, да еще в придачу с медобразованием в прошлом. Между прочим, это его тоже поддерживает – он ощущает себя работающим медиком. Иногда. Но при этом он еще и морф. Да мы и десятой части не получили еще от сотрудничества, потому терять его…
– Тогда я вообще ничего не понимаю.
– Именно. Ладно, серьезный разговор будет завтра. Я хотела, чтобы вы были в курсе того, что я об этом думаю. Нам эта операция необходима. Считайте, что вы второй раз лезете меня выручать, чтобы получить еще более важные данные. То есть полезете, если согласитесь.
