— Хватит вино жрать! — рявкнул Марко. — Опомнись!
— Кончайте, отец мой, вам надо отдохнуть! — посоветовал Франческо. Ульрих помутненным взором обвел притихший зал, увидел встревоженные и даже испуганные лица — чего доброго, старший Шато-д’Ор начнет рубить мечом мебель и бить посуду о чужие головы. Хмель молодого, не перебродившего вина шибанул ему в голову, и Ульрих рухнул на стол. Франческо деловито подхватил отца под левую руку, Марко — под правую, и они поволокли Ульриха в опочивальню.
Ульрих захрапел моментально, едва его закатили на тюфяк. Марко, тоже изрядно клюкнувший, остался сторожить его, но и он через несколько минут заснул, надеясь на Франческо. Франческо же, заперев дверь на ключ, вернулся в зал. Ужин благополучно продолжался. Выходку Ульриха никто не осудил, дело привычное: кто в таких случаях не перебирал лишнего? Только Альберт и Клеменция призадумались.
— Друг мой, — начала Клеменция, — не переживай ты так! Он сумасшедший, как все Шато-д’Оры…
— Матушка, я тоже не Майендорф!
— Господи, деточка моя, да ты, кажется, и впрямь… Ну ладно…
— Он прекрасный человек, матушка, — простой, благородный, честный… Неужели ты не видишь этого? Зачем с ним драться?
— Но ты-то на этот счет можешь успокоиться…
— Опять обман! Сколько уже их!
— Обман — грех, но есть грехи хуже… Маркграф и монастырь начали крупную игру, и если ты не хочешь, чтобы мы угодили между молотом и наковальней, делай, как я велю…
— Господи! Что-то стало еще известно?
— Самое худшее, самое худшее…
— По-моему, Ульрих уже понял, что маркграф замыслил что-то подлое, и считает меня пешкой в руках маркграфа…
— Это неплохо, но лучше, чтобы такой пешкой тебя считал сам маркграф. Немой, кстати, был слугой двух господ… Тебе это понятно?
— Да, матушка.
— Так вот, пусть оба господина съедят блюдо, изготовленное этим слугой. Сегодня будет труднейшая ночь!
— Матушка, я боюсь за судьбу Вальдбурга.
— Всюду успеть невозможно. Но я попытаюсь…
— Охрана подземных входов усилена?
— Да. Очень, кстати, вовремя, не правда ли, дитя мое?
— Матушка!
— Я знаю еще кое-что. Любопытно, как ты собираешься исполнить то, что обещано тобой Агнес фон Майендорф? Если ты этого не знаешь, я могу тебе помочь…
…Франческо издали рассматривал Агнес фон Майендорф, которая сидела, нахохлившись и вперив свой взор в Альберта, беседовавшего с матерью, — тот не отвечал ей ни полувзглядом… И чем больше Франческо разглядывал благородную деву, тем больше в нем нарастало желание нарушить ее девственность, что само по себе легко объяснимо — Франческо был юноша весьма развращенный, да к тому же еще слегка выпивший. Агнес, обратив наконец внимание на этот взгляд, покраснела, выжидательно повернулась в сторону Альберта. Но ее суженый, столь беспощадный к Вальдбургу, на происки Франческо не реагировал, а потому Агнес стала кокетливо постреливать своими грешными глазками в сторону юного оруженосца. Клеменция встала из-за стола, а вслед за ней покинули пиршество ее дети и паж Теодор. Агнес фон Майендорф, которой надоела беспредметная игра в гляделки с никчемным оруженосцем, тоже покинула зал и поднялась в свою девичью комнату. Франческо сразу стало скучно. Он прошел вдоль столов, подбираясь к выходу из зала, но тут внезапно возникший из темного закуточка паж Теодор поймал его за рукав.
— Чего тебе, малявка? — спросил раздосадованно Франческо.
— Сударь, — не в пример ему вежливо и официально проговорил Теодор, — не соблаговолите ли вы отойти со мной в сторонку, чтобы я мог сообщить вам нечто важное?
— Давай отойдем… — согласился заинтригованный Франческо, подозревая, что за этим кроется нечто любопытное. Мальчик увел его в сторонку и доверительным шепотом сообщил на ухо:
— Сударь, дама, на которую вы изволили глядеть за ужином, желает видеть вас сегодня около полуночи… Она просит вас надеть на себя вот этот балахон, — тут Теодор вынул из-за пазухи сверток, — и ни в коем случае его не снимать… Она вас будет называть Альбертом. Так надо. Ее дверь — на площадке над комнатой мессира Ульриха…
Сказав все это, мальчик нырнул в темноту и исчез. Часы на башне замка отчетливо пробили девять раз…
…Агнес вязала в своей комнате, вздыхая по поводу того, что ее взгляд никак не затронул чувств ее жениха. Она все же на что-то надеялась, но с каждым часом надежды иссякали… Вспоминая обиду, она уже готова была разреветься, когда в дверь постучали.
— Кто? — спросила Агнес, подойдя к дверям. Приоткрыв их, она увидела за порогом комнаты пажа Теодора.
— Господин Альберт де Шато-д’Ор, — сказал мальчик, — просил передать вам эту записку. После прочтения ее следует сжечь.
— Спасибо, спасибо, милый Теодорчик! — Агнес, забыв о дистанции, которую ей следовало выдерживать с пажами, чмокнула мальчика в розовую щечку и торопливо выставила за дверь. Теодор отошел от двери и хмыкнул. Он вынул из кармана кошелек и положил туда два новеньких цехина, которые ему были вручены Клеменцией и Альбертом…
Агнес развернула записку. Читала она плохо, но почерк Альберта узнала сразу. «Боже, вот оно!» — сладко защемило сердце. Заперев наглухо дверь, она дрожащими руками принялась разглаживать записку и, поднеся ее к глазам, прочла:
«Невеста моя! Любовь моя! Твой взгляд сказал мне сегодня больше, чем я смог бы желать. Я надеюсь, что за ним стоят подлинные чувства, которые переполняют тебя и которые я всей душой разделяю. Душа моя страдает: сердясь на тебя за увлечение фон Вальдбургом, я, наверное, больно обидел мою драгоценную. Прости меня, ради Христа! Я не могу ждать более, да и ты уже, несомненно, ждать более не можешь! Сегодня ты сказала, что мечтаешь увидеть меня у себя. Вначале я не знал, то ли осудить тебя, то ли отблагодарить. Но мысль о тебе, моя любовь, о той боли и разочаровании, которые может причинить тебе мой отказ, заставила меня поступиться приличиями и просить, если ты еще не изменила своих намерений, не запирать сегодня ночью двери своей комнаты примерно с полуночи до часу…»
— О Господи! — в неистовом восторге прошептала Агнес, дойдя до этого места. — Внял Господь моим молитвам!
Затем она продолжила чтение:
«Я приду к тебе, одетый в балахон, который будет скрывать мое лицо, но уста мои, руки и все прочее будет в твоем распоряжении. Если же ты не захочешь почему-либо принять меня, то знай, этот день будет для меня последним. Я умру у твоей двери от удара моего собственного кинжала, если найду дверь закрытой в то время, о котором говорю. Итак, в твоих руках жизнь моя и смерть. Распорядись ими по своему усмотрению.
