«Подобрать» — прозвучало двояко: то ли найти утерянное и забрать, то ли ВЫБРАТЬ из имеющегося наиболее интересующее. Колчин был нарочит — у проницательного, чуткого на нюансы Лозовских должно в умной голове сложиться: Инну засекли в подвале сыскари, но могущественный папашка отмазал дочь, только пришлось ей покинуть узилище ни с чем (было бы странно: «Следуйте за нами! — Следую, следую! Погодите только, вот эту книжку с собой прихвачу, а то искала-искала, наконец нашла, и тут — вы! — А! Берите, конечно, берите! В „Публичке“ ночью все равно кража стряслась, так что под нее и вашу книжку спишем!»), а вот теперь по прошествии парочки недель самое время прислать мужа, дундука-сэнсея, чтоб тот свойственными ему силовыми методами сначала деморализовал старшего научного сотрудника, потом как бы сменил гнев на милость и в знак полного примирения вынудил Лозовских проводить его на место… подобрать… Сама Инна с Лозовских больше и знаться не желает, муж как-нибудь справится — справится о… и справится с…
— Завтра никак не смогу! — угрюмо воспротивился Лозовских, дав слабину. Сказал бы сразу: «Нет!» Но податливость людей категории Лозовских — отнюдь не податливость «ветки под снегом», распрямляющейся с той силой, с какой на нее давят. Категория Лозовских уступает нажиму, тщетно надеясь, что чуть уступил — и, может быть, оставят в покое? Не оставят!
— А ты смоги! — дожал Колчин доброжелательно в амплуа злодея второго плана: с тобой, придурок, по-хорошему… пока! понял, нет?!
— И когда?
— С утра пораньше.
— С утра — пожалуй… — вроде прикидывая распорядок дня, согласился Лозовских, храня самолюбие. — В три у нас ученый совет… Мы… надолго?
— Да всего делов-то! Постоишь на дверях. Я — быстро. Туда и обратно. Но не вздумай меня запереть, как…
— Ну что-о вы! — ненавистно сверкнув глазами сквозь очки, открестился порабощенный старший научный сотрудник.
— Лады! Поехали отсюда. Я тебя до хаты подброшу. Отдыхай, Слав, набирайся сил.
— Спасибо. Не надо… — Лозовских сдался внешне, но, как ему чудилось, продолжал противостояние внутренне: да, и на «ты» с ним перешли, и к завтрашним подвалам вынудили уже, и подруга детства-юности навсегда утеряна (он сам с ней никогда больше не захочет встретиться, и не потому, что она этого не желает, — это он с ней не желает иметь никаких дел, если выясняется, что силовик-дундук для нее подходящая пара, сговорились-стерпелись-слюбились, — лишь бы раритет из подвала изъять, Лозовских только для того и нужен!), — но к себе домой он уж как-нибудь доберется общественным транспортом и на своих двоих, не надо его подбрасывать!
— Не кочевряжься ты, Михалыч! Брось! Погоды нынче непредсказуемые, шпана всякая опять же шалит. Поехали. Только так — у меня в машине не курят! Пошли.
Лозовских и тут смирился…
Зачем бы ЮК корчить из себя дундука?
Затем… Колчин вполне мог бы задушевно растолковать Святославу Михайловичу: из-за интеллигентских рефлексий, из-за неумения сказать однозначное «да» или однозначное «нет», из-за опасений, как бы хуже не было, из-за недомолвок, из-за боязни, что все равно не так поймут (жена-Даша, менты, кто угодно!), — Инны Колчиной НЕТ. Понял, трепетный вздыхатель?!
Колчин вполне мог бы добиться успеха в ЭТОМ деле, то есть на пальцах продемонстрировать Святославу Михайловичу Лозовских, что дундук — не сэнсей Колчин, а именно старший научный сотрудник, который со своим «не навреди!» навредил Инне вплоть до того, что ее больше НЕТ!
Обстоятельства? Совпало так, что кублановцы-свановцы аккурат в ту ночь грабанули сектор редких рукописей? Да, совпало. Но не совпало бы, поступись Лозовских самосознанием, отзвони Лозовских жене-Даше, объяснись Лозовских в семьдесят девятом отделе милиции, пойди Лозовских на внутренний неуют, пусть и долговременный!
Теперь как? Уютней?
Лозовских был бы обречен на пожизненный неуют, когда б Колчин задушевно растолковал ему, чем в конечном счете все кончилось.
Но не растолковал. Потому что — НЕ КОНЧИЛОСЬ. НАЧАЛОСЬ.
Пусть Лозовских уютно считает: Инна выкрутилась посредством высокопоставленного родственника, а он, старший научный сотрудник, пострадал в глухой камере.
Пусть Лозовских уютно считает: Инна заслала в Питер мужа-дундука с замашками рэкетира, чтобы получить-таки эту… черт бы ее побрал!.. «Книгу черных умений» — посредством старшего научного сотрудника (во искупление вины, Лозовских, во искупление! неча было запирать жену сэнсея и за сигаретками бегать!).
Пусть Лозовских уютно считает: да-а, эка время меняет людей! время и ближайшее окружение! надо же, Инна… никогда больше он с ней и словом не перемолвится, не позвонит, не напишет, не поинтересуется даже! вот завтра, понукаемый дундуком-громилой, вынужденно проводит дундука-громилу к подвалам, распрощается и — прощайте навсегда, да!
Цель — не только очутиться в подвалах «Публички» и найти подтверждение почти очевидному. Да, цель, но промежуточная.
Основная цель — найти и обезвредить виновников того, что Инны НЕТ.
Колчин, Ко-Цин. Два иероглифа. Делать пустым, делать чистым. Для сэнсея Косики-каратэ — лучшая характеристика: ликвидировать врага и оставить ЧИСТОЕ место.
Оставить после себя ЧИСТОЕ место. Чтобы ни тени подозрения не пало на того, кто ликвидировал врага.
Он, Колчин, проявил живое участие в Москве — с майором-полковником Борисенко, с дважды-трижды евреем Штейншрайбером, с Баем-Баймирзоевым. Он даже позволил себе здесь, в Питере, приоткрыть эмоции при встрече с четой Мыльниковых. Но все это было в период ПОИСКА.
Теперь же он НАШЕЛ. Почти нашел. И цель — заставить поверить Лозовских в тривиальность ситуации. Дабы рефлексирующий старший научный сотрудник не включился сдуру помогать.
Хватит Колчину помощников! Достаточно с него помощника Мыльникова! Помо-ог, лжесэмпай, ничего не скажешь! Впрочем, теперь получается — помог, прибавил доверия Лозовских к ЮК, то есть к имиджу ЮК как дундука-громилы.
В общем, одно дело — исчезла Инна! для вас она жена, для меня она… о-о! не успокоюсь, пока не выясним!
И другое дело — да с ней все в порядке, но книжку надобно добыть, пошли в подвал, очкарик! Хорошо, подчиняюсь, но учтите, что больше никогда!.. Учел-учел. Слышь, Михалыч! То — завтра. А сегодня уже поздно. Хочешь, поехали ко мне в гостиницу? Я сам твоей… как ее?.. Даше?., отзвоню. Мужским голосом! Посидим. Там, в «Чайке», неплохие телки, бля буду! То есть они будут. Двое нас и двое их! Пое-ехали, ты чего!
Жена, конечно… Ну, жена! В Москве. И даже если она исчезла, то Лозовских всегда скажет (если спросят!): Колчин — самодовольный мужлан, для которого жена — данная в ощущениях, и не более… вот, будучи в Питере, гостиничных шлюх готов зазвать… в ощущениях…
Никому и ничего Лозовских не скажет по собственной инициативе — он ведь так или иначе соучастник. То-то! А по чьей-либо давящей инициативе Лозовских никому и ничего не скажет, ибо Колчин должен оставить место ЧИСТЫМ — чтоб ни тени подозрения на ЮК… ну и на старшего научного сотрудника в придачу. Не должна откуда ни возьмись проявиться чья-либо давящая инициатива.
Колчин довез Лозовских до Монетной.
— Спасибо. Я здесь выйду, пройдусь. Здесь всего метров двести… — отстаивал крохи самолюбия Лозовских, пожал плечами, когда Колчин, будто не слыша, свернул с Каменноостровского направо, на Монетную. — Вот здесь, у арки остановитесь, — подсказал Лозовских через двести метров.
На сей раз Колчин «расслышал». И то! Заезжать через тесную арку в тесный питерский «колодец», потом пытаться развернуться или пятиться задним ходом… А Лозовских никуда не денется — у них ведь мужской уговор, пра-ально? пра-ально, профе-ессор?! Тем более, Колчину известен адрес Лозовских. Не захочет ведь старший научный сотрудник, чтобы Колчин будоражил соседей, жену-Дашу: «Слава где? Куда ушел? Мы с ним вчера договорились, что он к десяти утра спустится к машине. Вот я — за ним. А его, что, нет, значит?»
— Завтра в десять я за тобой подскочу, Михалыч! — пообещал Колчин. — Не опаздывай, не проспи.
Лозовских, хмуро ломая спичку за спичкой, пытался раскурить долгожданный «Вайсрой», самый дешевый из натуральных. Ветер срывал огоньки со спичек. Лозовских наконец-то покинул «девятку», переминался на входе в арку (привычно-знакомая своя арка, но темная, но зловещая — после всех сегодняшних передряг!), — может, непроизвольно надеялся, что Колчин его и до дверей проводит?
Иди, бедолага, иди! Никто тебя не тронет. Кто польстится на старшего научного сотрудника, у которого «знаете, какая зарплата?!».
Да, но ведь… польстились не далее как нынешним ранним вечером, еще почти светло было. А теперь вот… поздний вечер, очень поздний, и — темно, очень темно.
— Давай, Михалыч! — подбодрил Колчин. — Никто тебя не тронет. А этим… твоим… я отзвоню, чтоб никаких больше!.. Да! Фонарик завтра не забудь, лады? И… что там вообще надо. Тебе видней. А сейчас иди…
