— Давай, Михалыч! — подбодрил Колчин. — Никто тебя не тронет. А этим… твоим… я отзвоню, чтоб никаких больше!.. Да! Фонарик завтра не забудь, лады? И… что там вообще надо. Тебе видней. А сейчас иди…
Лозовских пошел в арку, стараясь независимо прямить спину: ишь, «твоим я отзвоню!», не мои они, дундук-силовик, а твои, дундук-силовик! ишь, «фонарик!.. тебе видней!», он завтра проводит дундука-силовика в подвалы, и всё, и забудет, как ночной кошмар, всё! и дундука-силовика, и всё, что связано с Инной, и ее самое, и… всё!
Иди, Святослав Михайлович. Иди-иди, пока батарейки «Энерджайзер» не кончатся!
Вот тоже… еще один чудила, готовый наколотить себе лицо до опухолей, чтобы выглядеть толстяком! Лозовских…
Или то типично питерская черта — мы, конечно, великий город с областной судьбой, но…
Лозовских, Вика Мыльникова, Андрей Зубарев…
Кстати, Андрей! У Зубарева пока не исчерпан лимит оговоренного времени, однако хотелось бы поскорей… Нет, Зубареву ЮК позвонит завтра, после «Публички», когда найдет или не найдет подтверждение версии — вот и сравнит…
А Вике Мыльникову ЮК позвонит сейчас же, то есть по прибытии в «Чайку», в свой номер!
Он так и сделал.
— Вика? — сурово удостоверился Колчин в том, что соединили правильно. Именно «Вика»! Осознал, с-сэмпай?! Осознал, глава АОЗТ с комплексом питерца, искореняющий сей комплекс тем, что поперек батьки лезешь?!
— Юрий Дмитриевич! Отлично! — заспешил Мыльников делово, чтоб не перебили: — В общем, мы по всем прошлись… Никто ничего. Не врут, это я могу гарантировать. А с этим «ботаником» накладочка, конечно, вышла, но ребятишки мои не в претензии, они вас узнали…
— ОНИ не в претензии? — пригрозил тоном Колчин.
— Ну… то есть… в общем… — осекся Мыльников.
— Я в претензии, Вика! Понял?
— Понял… — виновато ответил Мыльников, правда, недоумевая, в чем, собственно, он виноват, но торопясь оправдаться: — Я же обещал заняться этим вопросом… Мы же с вами договорились?
— О чем?
— Ну… что я займусь этим вопросом.
— Каким ЭТИМ?!
— По поводу… м-м… второй половины… — Мыльников по старой закалке не доверял телефонам, изъяснялся недомолвками. Вторая половина, понимай, жена, так?
— А что такое со второй половиной?!
— Ну… Юрий Дмитриевич!.. Вы же сказали…
— Я сказал, ее нет в Москве. И что?!
— Да… — подрастерялся Мыльников. — И в Питере ее нет, Юрий Дмитриевич, точно! Мы проверили по… По всем прошлись…
— И что?! — задал Колчин наводящий вопрос, наводящий ужас и наводящий на мысль: сэнсей сам распоряжается в своей семье, никому не дозволено совать нос! жены сэнсея нет ни в Москве, ни в Петербурге — еще не повод рыскать где не просят! она, может, в Токио! или в Тмутараканске! ее, может, сам муж и отдалил от себя! а тут всякие-якие посторонние…
— Я так понял, Юрий Дмитриевич, что…
— Ты не так понял, Вика! Понял?! — и Колчин дал отбой.
Он дал отбой не только телефонной беседе. Он дал отбой Мыльникову — теперь Вика пребудет в состоянии вины (не угодил сэнсею), теперь Вика свернет бурную деятельность по розыску «младшей подруги», теперь Вика затретирует «старшую подругу», то бишь Галину Андреевну, мол, на кой ляд ты мне своего Лозовских подсунула… будто не сам Вика из жены вытянул подробности про Лозовских.
«Знаешь ли ты причину попадания в цель?»
Колчин добился еще одной промежуточной цели — Мыльников сделал то, на что способен («В общем, мы по всем прошлись…»), но остался в заблуждении, что сэнсею вся эта непростая, ох, непростая мыльниковская работа — по барабану.
Верно. Делать ЧИСТЫМ…
А теперь — спать! Завтра — под землю. Вот не спросил, там прохладно или, наоборот, душно. Как одеваться?.. «Вы когда-нибудь были в библиотеке?» Ах ты наш высокообразованный Лозовских! Не то что дундук Колчин!
17
Ката невозможно просто выучить.
Записать, разумеется, можно, однако — только набор движений.
Ката — не есть лишь набор движений для последующего применения на практике уличных драк, как полагают высокообразованные в своей области старшие научные сотрудники. Каждый, знаете ли, специалист в своей области. Высокообразован, сэнсей? Да…
Ну так вот, ката невозможно просто зазубрить, ката нужно пережить, досконально почувствовав и разобравшись во всех нюансах того, что в ката есть…
Ката Сей-Сан. Два иероглифа, означающих «десять» и «три». «Десять» — десять космических стихий, властвующих над Землей. «Три» — три фундамента познания человеческого бытия (то самое учение о трех «нэн»: 1) непосредственное восприятие того, что видишь-слышишь-осязаешь, 2) определение-осознание того, что видишь-слышишь-осязаешь, и 3) что мы теперь будем с этим делать?!). Гармония Сэй и Сан, «десять» и «три», — вот гармония человека и мира, его окружающего. Так-то… А к тому же окинавское название-перевод Сэй-Сан — одинокая сосна, стоящая на краю скалы под порывом ветра. Ну-ка, представьте? Истолкуйте? Значит, стойка низкая, мощная, цеплючая корнями, — сосна. Притом — гибкая, способная повернуться куда угодно — ветер переменчив. Притом — одинокая, самодостаточная (сказано все тому же Ле-цзы, постигавшему искусство стрельбы из лука: «У человека, достигшего предела, состояние сознания остается совершенно неизменным, смотрит ли он вверх на небо, проникает ли вниз к Желтым источникам, странствует ли по восьми частям света. Тебе же сейчас хочется зажмуриться от страха. Опасность внутри тебя!» — то бишь совершенствуйся дальше, не самодостаточен покамест). Так-то…
Ката Coo-Чин. Эй, где ты там, однобокий дока Тибетского фонда Святослав Михайлович Лозовских?! Два иероглифа: Соо — интеллект, Чин — тело…
Колчин поутру предпринял непременную разминку — и физическую, и умственную (да-да, и умственную — ката на то и ката! разумеется, не ограничился лишь Сэй-Сан и Coo-Чин, просто для примера привел, мысленно дискутируя со старшим научным сотрудником, уподобленным флюсу). А и действительно, где ты там, подельник Лозовских? В библиотеке Колчин бывал, бывал, представьте себе, но в подвалах — не довелось.
(То есть читал, конечно, всяческое: и явную галиматью про подземных крыс-мутантов размером с собаку, про светящиеся грибы-гиганты смертоносней цианида, про полуголых героев-диггеров с обхватом бицепса пятьдесят сантиметров… и неявную вполне правдоподобную страшилку: «Основная задача подразделения, состоящего из экспертов ГРУ, заключается в проведении локальных боевых операций в относительно замкнутых пространствах: технических уровнях города, метрополитенах, дренажных системах, канализации, воздухозаборных потернах, силовых галереях. Подразделение должно быть готово выполнить поставленную задачу в любом городе мира, где существуют подземные уровни. Включая Москву…»
В Санкт-Петербурге тоже существуют подземные уровни. Вот подвалы «Публички»… под и вдоль всей Садовой тянутся, как выясняется. Диггеров и «грушников» вряд ли тут найдешь, но кое-что, знаете ли, кое-что…)
…И отнюдь не книжные раритеты, как вообразил себе Лозовских.
Колчин не за тем пришел.
Он — не Инна, вдруг почему-то решившая: «А чем я хуже ньинг-ма-па, искателей тэр-ма?!»
Он даже не археолог (Стеллецкий? так, кажется?), возмечтавший откопать под Кремлем мифическую библиотеку Ивана Грозного (библиотеку не откопал, но обнаружил та-акое количество вылазов, слуховых галерей, внутристенных проходов под Кремлем, что его, Стеллецкого, срочно попросили на свет божий, а до чего дотянулись — то замуровали-засыпали, не то, глядишь, какой-нибудь настырный среди ночи в спальню к Власти из люка выпрыгнет: «Я только спросить!..»).
Он искал не книгу. И нашел.
Впрочем, книженцию он себе присвоил. Некрупного формата и тетрадной толщины — она уместилась во внутреннем нагрудном кармане куртки без предательских выпираний. Книженция — Инчикава Дай, «Этика японцев», 1907, Санкт-Петербург. На русском языке.
Тогда, в начале века, вчистую проиграв войну, Россия постфактум навыпускала целую серию книжек, анализирующих причины поражения. Нет бы — до, а не после! Воистину, сначала пукнем, потом оглянемся!
В четвертом по счету подвальном отсеке, считая от входа, обнаружил Колчин ЭТО. Безымянный владелец частного собрания начала века, вероятно, классифицировал книги по тематике — полурассыпанная стопка смешалась с общей массой, но все еще хранила доминанту:
И. Иванов. «Корни японских побед или чем победили нас яцонцы», 1911, Москва;
Эрвин Бяльц. «О воинственном духе японцев и их презрении к смерти», 1906, Санкт-Петербург;
Инчикава Дай. «Этика японцев», 1907, Санкт-Петербург…
Колчин присвоил «Этику…», выбрал именно ее не потому, что первоисточник всегда убедительней толкователей. Она просто была сверху, поэтому нижние книжицы не пострадали, всё досталось «Этике…».
