как хлопнула дверь, услышала разъяренное восклицание:
– Гребаный Эдем!
И книжный стеллаж с грохотом рухнул на деревянный пол.
В Пантеон прилетела в полном раздрае и с большим опозданием. Пускай мне вкатают штраф – плевать. Как привидение проскользнула в свою сферу, заперлась и рухнула прямо на траву. Так шесть часов и пролежала. Потом опять поехала домой. Повалялась в кровати, выбралась в лоджию. Мутный расфокусированный взгляд скользнул по горшкам с геранью. Вспомнились слова Шона: «Это творение работников Пантеона, популярное среди наркоманов и творцов-новичков. Его аромат дурманит рассудок, а мне нужна ясная голова». И мой идиотский ответ: «Иногда немного дурмана не помешает».
От злости на свою глупую доверчивость расколотила ни в чем не повинные горшки и вернулась обратно в спальню. А наутро отправилась в тюрьму для проверки работоспособности прототипа. Боль, обида, злость, гнев бурлили во мне, а формула материализации настолько впечаталась в память, что я, не задумываясь, на автомате сумела создать свой меморисборник и испытать его на каком-то преступнике.
Вид заключенного, изможденного крупного мужчины лет сорока пяти, с впалыми щеками, черными синяками под глазами и взглядом побитой собаки меня поразил. Едва он увидел меня, стал, как помешанный, повторять, что ни в чем не виновен, и умолял помочь ему выбраться на свободу.
Я испуганно отшатнулась и недоверчиво посмотрела на стражей. Потом на Йена. Он ободряюще кивнул, и я пообещала несчастному незнакомцу, что сделаю, что смогу, чтобы выяснить истину. Однако когда мой шлем заработал, когда мужчина стал вспоминать свои преступления и о них рассказывать, у меня волосы на голове встали дыбом. Потом затошнило, и я вылетела из камеры, зажимая ладонью рот. Господин Штольцберг в последний момент успел капнуть эфириус на материализованную фантазию, чтобы ее закрепить.
Когда я привела себя в порядок и вышла из дамской уборной, женщина-страж проводила меня в кабинет своего начальника. Там уже кроме господина Черлиина собрались господа Штольцберг, Висмарк, Йен, кое-кто из совета директоров «Либрум Индастрис» и несколько стражей. Последние после недавних событий вызывали у меня острую антипатию. Впрочем, как и Верховный архонт. Однако он был и оставался главой ФФЗ, ему подчинялись работники Пантеона, а значит, мне просто следовало установить границы нашего дальнейшего общения и не пересекать их.
– Браво, Карина, у вас все получилось! – произнес он, пожимая мне руку. – Даже лучше, чем мы предполагали.
– То, что нужно! – выпалил приободренный, окрыленный надеждой Йен и крепко обнял меня за плечи. – Кара, вы умница!
Мужчины переглянулись и усмехнулись.
– Госпожа Грант, от лица всех стражей Либрума примите мои поздравления и искреннюю благодарность, – обратился ко мне господин Черлиин. – Ваше устройство именно то, о чем мои сотрудники мечтали уже больше года. Как вам удалось его создать? Даже госпожа Мариам оказалась бессильна перед пилюлями.
Я удивилась, однако виду не подала.
– На эмоциях вытянула, – ответила твердо, вспомнив обидный упрек Шона.
Что было истиной, кстати. Я поняла, что смогу обойти ограничение и создать совершенный прототип, только если очень сильно этого захочу. И вложу в него все свои эмоции. Сроки поджимали, и мой энтузиазм крепчал, а после истории Йена так и вовсе вырос до небес.
Мы с ним переглянулись, он благодарно кивнул и тихо сказал:
– Кара, спасибо.
После успешной презентации прототипа меня в тот же день перевели на седьмой этаж, а на счет положили крупную сумму. Но это меня не обрадовало. Радость, счастье, веселье и смех превратились в недостижимую роскошь, в которую я была бы не прочь окунуться, да не было сил и возможности. Меня накрыла апатия. Благо Йен успел упросить меня до того, как это со мной произошло, тайно материализовать и ему личный меморисборник.
Мысли о Шоне не покидали меня. Он даже не попытался оправдаться, хотя и хотел. Но отчего-то передумал в последний момент. Знать бы еще почему. Что, если он просто не стал унижать себя ложью? Хотя бы на этот раз. Это объяснение казалось логичным. Однако мне не верилось в то, что наши отношения были всего лишь обманом, искаженной, но такой желанной реальностью глупой наивной девчонки, которая виделась ей сквозь розовые очки. А я для Шона была всего лишь еще одним атрибутом успеха. Или источником вдохновения, из которого можно брать, не отдавая ничего взамен? Никаких привязанностей, только холодный расчет? Мне было трудно с этим смириться. Поэтому раз за разом прокручивала в голове все наши разговоры и встречи.
Шон обратил на меня внимание во время бала иллюзий, но предложил встречаться не сразу. Лишь после того как стал свидетелем моего триумфа во время презентации зеркального пространства. Допустим, он остро нуждался в новом источнике вдохновения и его привлекли мои талант и успех. Допустим. Но потом… Я ведь чувствовала его страсть, заботу, тепло… К тому же он говорил, что я ему нужна. В день демонстрации шатра воспоминаний, когда моя душа отделилась от тела, а мозг стал угасать. Он ведь шагнул за мной туда, практически к самой завесе смерти, не дал пересечь черту невозврата. Вернул. Хотя…
Что, если его действия были всего лишь попыткой оживить подающую большие надежды подружку, которую было бы глупо так рано терять? А когда он понял, что я не стремлюсь возвращаться, а отмеренное моему мозгу время утекало сквозь пальцы, то пошел на крайние меры и выкрикнул желанные для меня слова. Ведь кто захочет прослыть бесчувственной глыбой льда, а может, и трусом для всего Либрума? Потому что формально, пока весь Пантеон сражался за мою жизнь, господин Феррен и палец о палец не ударил, чтобы меня спасти. И в случае его неудачи эта новость точно бы произвела эффект разорвавшейся бомбы и испортила бы ему репутацию, которой он дорожил. А так Шон сумел и в грязь лицом не ударить, и ситуацию разрулить.
Но тогда зачем предлагать съезжаться? Логичнее было бы повстречаться недолго, а потом спокойно расстаться. Разве что господин Феррен смекнул, что после неудавшегося покушения моя популярность должна была пойти в гору. А из-за слухов, что распустила Элли, будто бы Йен мной заинтересовался, он, опасаясь серьезного конкурента, решил упрочить свои позиции и предложил перебраться к нему. Но когда понял, что из-за галлюцинаций его «восходящая звезда» может быстро утратить свой звездный статус, пожалел о принятом решении. Вот только когти рвать было поздно.
Тогда он и стал обо мне заботиться, попытался быстро поставить на ноги, параллельно скрывая от высшего света сначала мои недомогания, а позже и задержку проекта. Как там Шон говорил, когда пытался расстаться? Любой мой прокол бросает тень и на него? Да, кажется так. Сильный, обидный, но честный аргумент. Да и когда говорил «ты меня отвлекаешь», не соврал. Я ведь его и впрямь отвлекала от работы, заставляла возиться со своими проблемами, ретушировать огрехи.
Неужели все было так просто? А я, глупая, приняла, как обычно, желаемое за действительное и перепутала недовольство с признанием в любви. Он ведь называл, называл себя крысой, а я не верила, упорно продолжая в нем видеть только хорошее. Тогда и даже сейчас. Я ведь все еще искала в нем свет, доказательства своей неправоты. Ведь даже несмотря на то, как подло, цинично, расчетливо он со мной поступил, я его… любила. И не могла выдворить это чувство из своего сердца. Как бы ни пыталась.
С этими мыслями я ехала на работу, падала в фантазийную траву и безжизненным расфокусированным взглядом смотрела в небо цвета глаз Шона. Каждый день ко мне приходил Даниэль. Он ничего не спрашивал. Молча ложился рядом, и мы вместе глядели на потолок с эффектом «антистресс». Иногда я клала голову ему на грудь в поисках поддержки и защиты. Он меня обнимал, и становилось легче.
Девчонки тоже регулярно заглядывали. Мари заваривала чай, усаживалась в кресло и осторожно расспрашивала, что приключилось. У меня не было сил назвать настоящую причину нашего с Шоном разрыва, и я отвечала уклончиво, предоставляя возможность ее воображению заполнять пробелы в моем рассказе. Майя тоже предлагала выговориться, а когда поняла, что в моей душе царит пустота, попыталась заполнить ее чем-то хорошим. Она рассказывала,
