И вдруг рука на плече оборвала эти грезы. Гаспар понял, что эти воспоминания уже никогда не станут реальностью. Его судьба была иной и такой короткой. Он считал, что имеет достаточно смелости взглянуть ей в лицо, как вдруг ощутил острую боль в груди.
Мастер подошел к лестнице, и, высоко вскинув голову, поднялся на помост. Единственным, что у него осталось, была его гордость, и он не собирался с ней расставаться.
Гаспара усадили на скамью перед инквизиторами, после чего один из них поднялся и направился к маленькому столику; там сидел судья, которому предстояло изложить суть дела и ознакомить заключенного с приговором. Гаспар удивился, узнав, что им займется сам великий инквизитор.
Впрочем, архиепископа Севильи Гаспар видел впервые. О том, что этот священник с леденящим душу взглядом и есть великий инквизитор, он узнал уже на сегодняшнем судилище. Когда Вальдес в очередной раз взял слово, один из заключенных прошептал его имя, отвечая на вопрос своего товарища.
Убедившись в том, что Диего Рамиреса на площади нет, ювелир уже неоднократно задавался вопросом, кто станет излагать его дело и приговор. У него даже промелькнула надежда на то, что если ему повезет, о нем могут и вовсе позабыть. Впрочем, он с усмешкой отбросил эту мысль как нелепую. Было ясно, что им займется второй доминиканец, брат Альвар, кажется, так называл его Рамирес во время допросов и пыток.
«В сущности, не все ли равно», — подумал он, разглядывая сидящего напротив архиепископа. Теперь, когда он был совсем рядом, производимое им впечатление многократно усилилось. Все в этом человеке было холодным и невыразительным. Отчужденному облику противоречили только его глаза с мессианским блеском, свидетельствующие о том, что этот человек не приемлет иной истины, кроме своей собственной. Великий инквизитор вперил торжествующий взгляд в осужденного и заговорил.
Гаспар слушал из его уст историю о человеке, в котором с трудом узнавал себя. Совпадало лишь его имя и род занятий, если не брать в расчет того фундаментального факта, что именно он, а не кто-то другой сидел на этой скамье, на этом помосте, на этой площади.
Он обвинялся в ереси, в отрицании божественной природы Христа, в высмеивании католических верований, в совершении иудейских обрядов… Ему пришлось слушать рассказ о том, как этот человек, — ему по-прежнему было трудно поверить, что речь идет о нем, — не вкушает иной пищи, кроме той, которую позволяет ему вкушать его порочная вера, не работает по субботам, используя этот день для смены одежды и постельного белья. Согласно свидетельским показаниям, он часто молится, держа в руках книгу и совершая головой движения, присущие его религии.
Фернандо де Вальдес перечислял все эти обвинения размеренным голосом, полностью завладев вниманием слушателей и пользуясь воцарившейся на площади тишиной. В его устах каждая подробность, какой бы пустяковой она ни была, обретала масштабы постыдного злодеяния, достойного сурового наказания: Речь архиепископа была поистине драматична. Его голос то взмывал над толпой, то падал до шепота, как будто, говоря о самых ужасающих прегрешениях ювелира, он опасался привлечь дьявола. Все паузы и остановки были точно выверены.
Когда он окончил, над собравшейся на площади толпой пронесся шепот. Лишь один голос совершенно отчетливо воскликнул: «Смерть иудею!» К нему тут же присоединились остальные: «Смерть! Смерть!»
Фернандо де Вальдес поднял руку, требуя тишины. Он продолжал пристально смотреть в глаза Гаспара. Затем он закрыл досье и отложил его в сторону.
— Господь требует от нас справедливости, ибо Он справедлив. — Произнеся это, великий инквизитор немного помолчал. — Но Он также позволяет нам проявлять милосердие, ибо Он милостив. — Вальдес снова подождал, пока его слова дойдут до сознания толпы. — Всевышний ликует, когда видит, как заблудшая овца возвращается в загон. И велика радость отца при виде блудного сына, приближающегося к домашнему очагу. Разве не принимает он его с распростертыми объятиями и не дарует ему прощение, о котором тот умоляет?
Царящая на площади тишина была абсолютной. Гаспару показалось, что он находится в церкви и слушает произносимую с кафедры проповедь.
— Гаспар де Осуна, я требую, чтобы вы ответили пред Господом и пред людьми. Готовы ли вы отречься от своих грехов, покаяться от всего сердца и вернуться в лоно святой матери церкви?
Ювелиру потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что эти слова обращены к нему, а значит, от него ожидают ответа.
— Долгое отсутствие человека, проводившего следствие по вашему делу, — продолжал архиепископ, — не позволило трибуналу задать вам этот вопрос раньше. Поэтому я задаю вам его сейчас. Вы талантливый ремесленник и всегда были достойным членом севильской общины. В архивах святейшей инквизиции недостаточно обличающих вас фактов, поэтому тем, кто вынужден вас судить, будет нетрудно с пониманием отнестись к вашему покаянию. А теперь откройте душу Господу и отвечайте.
Несколько мгновений Гаспар хранил молчание. Его рассудок, его тело изнемогали от усталости, и ему стоило больших трудов понять, о чем говорит инквизитор. Поначалу его слова показались ему обычной тарабарщиной, которой было сказано предостаточно сегодня, и он к ним почти не прислушивался. Много часов подряд он наблюдал за тем, как на этот помост поднимались люди, садились на эту скамью и выслушивали похожие речи, после чего очередной инквизитор недрогнувшим голосом зачитывал приговор и отправлял их на костер.
Должно быть, Вальдес понял замешательство ювелира и вновь обратился к нему, на этот раз произнося слова медленно и отчетливо, как будто втолковывал невнимательному ученику.
— Мастер Осуна, если здесь и сейчас, перед трибуналом святейшей инквизиции вы покаетесь в ваших прегрешениях, выразите готовность вернуться в лоно католической церкви, раз и навсегда отказавшись от иудейских обычаев и верований, вы сможете вернуться ко всему, что до последнего времени составляло вашу жизнь. Но вы должны клятвенно заверить нас в своей искренности. На вас будет наложена епитимья в виде штрафа, размер которого будет определен позднее.
На этот раз речь Фернандо де Вальдеса вонзилась в рассудок Гаспара де Осуны так отчетливо, что он смог бы повторить ее слово в слово, ничего не упустив и не изменив. Но смысл того, что предлагал ему архиепископ, напротив, дошел до его сознания не сразу. Наконец он понял: ему предлагают свободу, возможность засыпать каждый вечер с мыслью о том, что у него есть завтра, и разделить это завтра с людьми, которых он ужё не надеялся увидеть! Одним словом, ему предлагают жизнь!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
