Он не оглядывался на близнецов, чьи кони рысили позади Снежинки. А что оглядываться. Каждый из троих до последнего движения знал, как в случае чего поступать.
Кнесинка молчала, съежившись под плащом из дубленой кожи, не пропускавшим дождь. Словно не отца любимого едет встречать, подумалось Волкодаву, а… Чего-то она ждала от этой встречи, чего-то не особенно радостного. Э, осенило его вдруг, да уж не просватал ли ее многодумный родитель?.. То-то она взялась выспрашивать, как и что с этим у веннов и бывает ли, чтобы за нелюбимого… Такое на ум взбрести может, только если самой вот-вот предстоит. Ну как есть просватал! За кого-нибудь из нарочитых мужей Велимора, и догадай милостивая Хозяйка Судеб, чтобы не был вовсе уж старым, злым и противным…
Волкодаву стало жаль кнесинку, которую он не то что выручить из этой беды – даже и словом разумным утешить не мог. Еще он подумал о том, кто к кому, если все действительно так, жить переедет. Кнесинка в Велимор? Или знатный жених – к новой родне и новым союзникам?.. И, если переезжать выпадет кнесинке, пожелает ли она взять его, Волкодава, с собой? И что тогда делать Тилорну, Ниилит, Эвриху и деду Вароху с внучком Зуйко?..
Вот так, усмехнулся он про себя. Ни они без меня, ни я без них. Семья. Моя семья…
И тут из-за серой завесы дождя, ослабленный расстоянием, но ясный и звонкий, долетел голос рога.
Елень Глуздовна, понятное дело, вмиг позабыла все обещания и ударила пятками кобылицу. Волкодав, нарочно ради этого державшийся чуть впереди, перехватил поводья. И не выпустил даже тогда, когда из мокрой мглы вынырнул растрепанный отрок:
– Кнес!.. Кнес едет, сам видел!.. Да вон уже показались…
Сквозь пелену дождя и вправду можно было разглядеть силуэты всадников. Слышался смех, радостные голоса.
– Догоняй, сестра! – боярин Лучезар послал вперед жеребца и ускакал по травянистой дороге.
– Ты уже слышишь голос отца, госпожа? – спросил Волкодав.
Кнесинка Елень только кивнула в ответ. Она смотрела на Волкодава с каким-то чуть ли не отчаянием. Так, словно не хотела, чтобы он ее отпускал. Венн убрал руку с поводьев и сказал:
– Поедем, госпожа.
Снежинка под ней танцевала, просилась скакать следом за всеми. Кнесинка решилась, дала ей волю, и кобылица, резво взяв с места, полетела вперед.
Наверное, Елень Глуздовна действительно удалась в мать. Невысокий широкоплечий мужчина, отечески обнимавший ее, был темноволос и кудряв. Единственное, что у него было общего с дочерью, это серые, родниковой чистоты глаза. Кнесинка взахлеб плакала и прижималась к его груди, нимало не заботясь о том, что кожаный плащ распахнулся и холодный дождь вовсю кропил зеленые клетки поневы.
– …А уж отощала-то, отощала, одни косточки! Без отца никак совсем есть перестала? Я-то считал, только в Велиморе красавицы тощими да бледными стараются быть, думал, наши умней… Ан и ты туда же! – скрывая дрожь в голосе, ласково выговаривал кнес. Потом посмотрел поверх головы дочери и встретился взглядами с Волкодавом, державшимся в двух шагах. Венн молча поклонился ему. Глузд Несмеянович внимательно оглядел нового человека и легонько тряхнул дочь за плечо:. – А это еще кто при тебе? Не припомню такого…
– Это, родич, веннский головорез, – усмехаясь, пояснил Левый. – Твоя дочь слишком добра, государь: кормит твоим хлебом прихлебателей разных…
Кнесинка вскинула голову и уставилась на Лучезара. Если бы речь шла не о прекрасной девушке, Волкодав сказал бы, что смотрела она свирепо. И еще. Наверное, Лучезар давно уже баловался дурманящим порошком. В здравом разуме люди так себя не ведут. Не совершают по несколько раз одни и те же ошибки.
– Это мой телохранитель! – звенящим голосом сказала кнесинка Елень.
– Вот как? – удивился кнес. – Да кому ты, кроме меня, надобна, чтобы тебя сторожить?.. – И указал рукой Волкодаву: – Ладно, езжай с отроками, венн. Потом разберемся.
Волкодав не двинулся с места.
– Если венн молчит, значит, есть причина, – проговорил кнес, и взгляд стал очень пристальным. – Ты говорить-то умеешь, телохранитель?
– Нос ему добрые люди сломали, а вот язык вроде как еще не отрезали, – хмыкнул Лучезар. – Хотя, право же, стоило бы…
– Прости, государь, – негромко сказал Волкодав. – Я дочери твоей служу, не тебе.
Витязи и слуги, ездившие с кнесом в Велимор, с любопытством поглядывали на странного малого, которого неведомо зачем приблизила к себе кнесинка. Глузд Несмеянович, однако, смотрел на Волкодава с чем-то подозрительно похожим на одобрение:
– От кого ж ее здесь, со мной, охранять? Разве сам чадо отшлепаю…
– Госпожа меня кормит, чтобы я стерег, – сказал Волкодав. – Вот я и стерегу, государь.
Тут снова вмешалась кнесинка и стала торопливо рассказывать отцу, как ее хотели убить на торгу. Встрял в разговор и Лучезар. Он по-прежнему не скрывал своей нелюбви к своенравному венну, правда, в сговоре с убийцей более не обвинял. Теперь, по его словам, выходило, что он раньше всех заметил опасность и первым поспел бы заслонить сестру от злодея, если бы его не сбил с ног нескладеха телохранитель.
Волкодав ехал по правую руку от кнесинки, чуть позади, и молчал. Ему было все равно. Несколько раз он чувствовал на себе пытливый взгляд кнеса. Ну и пускай смотрит. Волкодав занимался своим делом – стерег, а беседа вождей его не касалась.
Поближе к городским воротам дорогу запрудили горожане, соскучившиеся по своему кнесу. Похоже, Глузда Несмеяновича в Галираде любили не меньше, чем его разумницу дочь. Счастливый народ, думалось Волкодаву. Когда вождю протягивают для благословения детей, это кое-что значит. Обрывки выкриков достигали его слуха: жители приветствовали кнеса и спешили заверить его, что кнесинка правила ими воистину мудро и справедливо. Волкодаву оставалось только надеяться, что крики и шум не помешают ему распознать, скажем, шепот извлекаемого из ножен кинжала. Или негромкое гудение натягиваемой тетивы…
Боги, однако, ныне с улыбкой взирали на Галирад. И посольство, и встречавшие добрались до крома безо всякой помехи.
В крепости кнес сразу же затворился в гриднице со старшей дружиной и помощницей-дочерью. Были, похоже, какие-то дела, которые требовалось безотлагательно обсудить. Волкодав повел Серка в конюшню, рассуждая про себя о том, что у веннов подобного не бывало. Там человека, вернувшегося из дальнего странствия, денька три продержали бы в отдельной клети, не больно допуская в общую жизнь дома. А вдруг он, шастая по неведомым краям, набрался какой-нибудь скверны?.. А вдруг он – и не он вовсе, а злой дух, похитивший человеческое обличье?..
Наверное, все же прав был старик, с которым ему довелось разговаривать тогда на берегу. Какова жизнь, таков и обычай. Что станется с большим купеческим городом, если по всей строгости чтить домашний порог, а с приехавшим кнесом поступать как с чужаком?..
