момента, как разрезал свою первую мышь, Фабий. С того самого момента, как начал свой поиск знаний, ты преподнес им себя на блюдечке с золотой каемочкой.
— Я ничего такого не делал, — возразил Фабий. Но сам же услышал сомнение в собственном голосе.
— Ты и меня им преподнес. И своих братьев. Ты был ядом в жилах легиона с самого начала, признаешь ты это или нет. И хотя я лично благодарен тебе за труд, некоторые не ощущают такого же расположения.
Фулгрим сковырнул с Фабия шлем и чиркнул когтем по голове, пустив ручеек крови. Фабий схватился за рану и сделал несколько неверных шагов в сторону. Фулгрим не отставал.
— Они начнут на тебя охоту, когда узнают о твоей слабости. И не только они. Каждый мелкий диктатор, которому ты перешел дорогу, каждый брат, которого ты предал, явится, чтобы урвать свой кусок.
Фабий резко развернулся. С отчаянной яростью он рубанул Пыткой, но Фулгрим отобрал у него оружие так же легко, как родитель обезоруживает непослушного ребенка.
— Вот поэтому ты пришел сюда. Нашкодивший мальчишка, который решил спрятаться за спину отца. — Он навис над Фабием. — Но ведь я не твой отец, правда, Фабий? Ты сам говорил это сотни раз. Выходит, ты лицемер?
— Я тот, кем ты меня сделал, — огрызнулся Фабий. Фулгрим припечатал его к колонне и рассмеялся:
— Ты что, не слушаешь? Я тебя не делал. Тебя сделали они. Все, чем ты стал, было написано ими еще в начале времен. Радуйся, Фабий, ты важный винтик в удивительной и невообразимой машине.
— Ты безумен.
— Да. Как и ты. Как безумна и вся вселенная. — Фулгрим сдавил его затылок железной хваткой. — Но подумай о том, чего ты сможешь добиться, Фабий, если примешь дары Темного Князя… Каким стал я, таким мог бы стать и ты.
— У меня нет никакого желания становиться таким, как ты.
Хватка Фулгрима усилилась.
— Ты лжешь, Фабий. Я — само совершенство. Я — витрувианский человек, созданный из жизненной силы самого мироздания. Разве не так ты однажды описал меня?
— Когда-то — возможно. Но сейчас ты нечто иное. — Фабий сморщился: когти Фулгрима впились ему в голову. Он почувствовал, как по шее побежала кровь.
— А ты — ничто, Фабий. Ты существуешь только по моей милости. Но даже мое терпение имеет свои пределы.
Фулгрим прижал Пытку Фабию к груди.
— Значит, ты убьешь меня, отец? Разорвешь меня на кусочки в приступе детской обиды? Или все-таки расскажешь, зачем привел сюда?
Фулгрим отпустил его, и Фабий едва не упал.
— Ты прямолинеен, как всегда, сын мой. — Фулгрим скользнул мимо, облизнув окровавленные пальцы. — Ты должен сыграть свою роль, как играем все мы.
Фабий потрогал затылок. Раны уже покрылись струпьями. Он двинулся вслед за Фулгримом:
— И какова эта роль?
— Ничего чересчур обременительного, уверяю тебя. Будешь делать оружие. Делать солдат. Будешь поставлять их и друзьям, и недругам. Будешь искать способы сделать их лучше и трудиться над этим неустанно.
— Зачем?
— Затем, что нельзя играть в войну без оружия и воинов, владеющих им.
Фулгрим швырнул Пытку в грязь, под ноги Фабию. Тот поднял на него глаза:
— Раньше ты не считал войну развлечением.
Фулгрим замялся. На мгновение его чудовищность отступила, и Фабий мельком увидел человека, каким тот был прежде.
— Раньше я был ребенком и верил в детские вещи. Война — это игра, и чтобы победить, нужно играть.
— И я теперь тоже участвую в этой войне?
— Ты всегда в ней участвовал. Просто не понимал. Но даже сейчас, подозреваю, высокомерие не даст тебе признать этого. — Фулгрим улыбнулся. По крайней мере в этом ты меня намного опередил. Будь это возможно, я бы гордился.
Он подался ближе, и под ароматом духов Фабий ощутил запах райской гнили.
— Ты пришел сюда просить меня о помощи. Вот моя цена. Цена Слаанеш. Делай то, что тебе предназначено, и грядущая буря пощадит твоих созданий. Мы примем их под свое крыло, Фабий. Будем учить их и наставлять. В свое время я был величайшим учителем. Жду не дождусь, когда смогу обучить их новым способам кричать, наслаждаться и убивать.
— Ты не сделаешь ничего подобного.
Фулгрим вскинулся, словно в шоке:
— Но таковы условия сделки!
— Условия сделки — это их безопасность. От тебя и от прочих моих недругов. Моих созданий — всех моих созданий — оставят в покое, чтобы они сами определили свою судьбу так, как посчитают нужным.
— А если они решат служить нам, как решила драгоценная Мелюзина?
Фабий надолго замолчал.
— Тогда это будет их выбор. — Он поднял глаза на Фулгрима. — В отличие от тебя, отец, я учусь на своих ошибках.
Фулгрим улыбнулся:
— Вот почему я люблю тебя больше всех, Фабий. Вместо того, чтобы раз за разом повторять одни и те же ошибки, ты совершаешь новые. Это делает жизнь всегда интересной. — Он повернулся, склонив голову, словно прислушивался к некоему голосу, который Фабий не воспринимал. Мгновение спустя Фулгрим повернулся обратно. — Согласен. Условия подходящие.
— Хорошо. — Фабий развернулся. — А сейчас позволь откланяться.
— О нет. Еще нет. — Фулгрим быстро окружил его кольцом. — Сначала нужен знак верности.
— Какой еще знак?
Улыбка Фулгрима расползлась до ушей. Мгновение спустя сад исчез. Его смело прочь, словно пыль, унеся и Фулгрима вместе с Мелюзиной. Остались только чернота и редкие звезды.
— Что я должен сделать? — спросил Фабий в наступившей мертвой тишине. — Что я должен сделать, чтобы защитить своих детей?
В ответ из ниоткуда выросло нечто. Плоский камень. Длиной с человека и шире вполовину, но не отесанный руками людей. Форму ему придали время и волны, превратив в идеальный алтарь. Первый алтарь и последний. И на гладкой поверхности — нож. Простой нож с лезвием из оббитого камня и рукояткой, обмотанной звериным волосом.
Фабий уставился на него. Потом поднял глаза, но ответа не последовало. Лишь многозначительно молчала тишина — боги ждали, что он предпримет. Фабий подошел к алтарю и взял нож. Тот ничего не весил, но все же был тяжелее любого орудия, известного человеку.
Фабий опустил глаза. Его доспехи, плащ — все исчезло. Хирургеон и Пытка тоже. Он был один. Впервые за много веков он был по-настоящему один. Он взглянул на себя глазами апотекария — на худобу тела, на то, как морщится кожа возле костей, на язвы контактных узлов, на старческие пятна, на запах слабости.
— Один… мой друг часто говорил, что есть всего два вида людей — те, кто лежит на камне, и те, кто держит нож. Мне кажется, я всегда держал нож. Дольше,
