редакционных поправок материал снимается вообще. Вадим понял, что Б. Б. подписал смертный приговор своей теории, и решил выпустить все в свет как есть. Так и вышло: на малоизвестный журнал обратили внимание все. Редакция была завалена негодующими читательскими письмами: эпоха научных разносов и ярлыков кончилась, никто не хотел ее возврата. Геологи массами стали переходить в лагерь мобилистов. Крошкин в один год из уже довольно мощного, но все еще оппозиционера превратился в главу торжествующей школы. Трещина прошла даже по родственным отношениям Вадима: его мать осталась верной последовательницей Б. Б., и после нескольких столкновений было решено дома на геологические темы разговоров не заводить.
И однажды на одном геологическом симпозиуме в Париже к Крошкину неожиданно подошел ближайший сподвижник его главного оппонента профессор Пиотровский. И сам заговорил о Вадиме и его диссертации, предзащита которой должна была вот-вот состояться на семинаре у Крошкина в Институте философии природы. Это была уже новая диссертация, на тему геопрогноза (сам термин был придуман автором), основанная на новейших геологических теориях. И заявил, что, видимо, во многом ошибался, что эта диссертация, в которой он, Пиотровский, видит квинтэссенцию основных идей Алексея Галактионовича, заставила его призадуматься. Он обещал дать положительный отзыв на эту работу. Прошлые распри забыты.
Крошкин, видавший виды боец, но в чем-то человек и восторженный и даже наивный, очень обрадовался: его враг Б. Б. оставался совершенно одиноким. И быстро пустил в ход все свое обаяние и красноречие: за время симпозиума Пиотровский, сначала как бы еще колебавшийся, постепенно превратился в нового мощного союзника — да где! — в самом логове медведя…
С тех пор Пиотровский и для Вадима в каком-то обязательном порядке тоже союзник… При встречах Вадима обнимает и целует троекратно слюнявым ртом. Вадиму противно, но Крошкин и слышать не хочет ни о каких сомнениях и возражениях. Интересы дела, мол, выше личных симпатий и амбиций. Уломал зимой Вадима согласиться на оппонентство Пиотровского на защите, тот домогается этого уже с год.
И вот с таким — «заклятым другом» должен Вадим объясниться по поводу Стожко.
— А в чем дело? — спросил он с тоской. — Ты-то чем ему не угодил?
— Да не трогал я его! — Стожко в замешательстве стал чесать себе мизинцем то место, где когда-то были, судя по всему, белокурые локоны, а теперь глянцевито поблескивала основательная загорелая лысина, сильно увеличившая от природы невысокий лоб. — Штауба из Киргизского института полезных ископаемых я обругал — в лицо, при всех. Кто ж знал, что они кореша с Евгеньичем. А Штауб — дерьмо, старый жулик. Целые абзацы из моего неопубликованного отчета по Талассо-Ферганскому разлому передрал в свою монографию без кавычек и без ссылки. Бандит. Ну, вроде Эдика, только старый.
— Неужели абзацами? — удивился Вадим.
— Я тебе говорю, текстуально.
Вадим задумался. Задача осложнялась еще более. О Штаубе он слышал. Характер не сахар. Но ведь опытный геолог… Старый — старше и Пиотровского, и Саркисова. Что он там мог украсть у Стожко? Описательная геология. Странно…
— А ты не ошибся? Вдруг не текстуально? Извинись за грубость перед Штаубом. Что тебе этот разлом? На нем кто только не работал…
— Извиняться? Перед этим подонком? — Стожко побагровел. — А если я предложу тебе извиниться перед Эдиком, ты как?
Вадим подумал еще.
— Хорошо. Я попробую, если приключится некая оказия. Но нападать на Штауба не буду. И тебе не советую. Тут что-то не так… Давить надо на то, что твоя диссертация это одно, а спор со Штаубом — независимо от того, кто там прав, — другое. А текстуальные совпадения ты мне покажи…
Оказия приключилась. Пиотровский, конечно, не преминул троекратно облобызать Вадима при первой же встрече, совершенно не обращая внимания на то, что ответного поцелуя нет, произнес несколько ставших обязательными хвалебных слов — на этот раз о последней статье Вадима в соавторстве с Крошкиным, напечатанной в «Природе»: «Я всегда говорил, вот у кого настоящая хватка». А потом каждый день в кулуарах непременно кидался, тряс руку, болтая о пустяках, в основном о заграничных своих поездках, и при этом демонстрируя, что попросту не видит Стожко, который все время вертелся поблизости.
А на третий или четвертый раз, только Вадим собрался заикнуться о приятеле, мрачно вышагивающем в отдалении, Игорь Евгеньевич опередил его. Дело происходило в фойе Дворца науки, отведенного под симпозиум. Разноязыкая речь доносилась отовсюду, значки-таблички на пиджаках и теннисках латинскими буквами обозначали фамилии участников и страны, ими представляемые.
— Вы, я вижу, — сказал Пиотровский, бесцеремонно тыкая пальцем в сторону Стожко, — с этим господином теперь неразлучны. Друзья, что ль?
— Друзья, — твердым голосом ответствовал Вадим.
— Ну и зря. — Пиотровский улыбался доброжелательно, но глаза смотрели остро и холодно. — Такие друзья до добра не доведут.
— Что вы имеете против Стожко? — выпалил наконец Вадим давно заготовленную фразу.
— Ваш друг, мягко говоря, хам. — Пиотровский разглядывал вышагивающего у противоположной стены Стожко, как разглядывают ящериц в террариуме, — открыто и без малейшей приязни. — В а ш друг, — он налег на слово «ваш», — оскорбил м о е г о друга, члена-корреспондента Киргизской академии Штауба. Штауб, видите ли, у к р а л — он прямо так и сказал, — украл у него какие-то абзацы из какого-то отчета. Вы вступаетесь — я так понял? — за своего друга? Я — за своего. И я открыто, прямо заявляю: это вашему другу так не пройдет.
Он замолчал, ожидая реакции Вадима. Но и Вадим молчал. Дело в том, что Стожко, по его требованию, показал ему — уже здесь, в Ташкенте, — отчеркнутые абзацы в книге Штауба и специально, видимо, заготовленные для таких случаев странички-ксерокопии своего машинописного отчета. И Вадим, как ни пялил глаза, не увидел никакого текстуального совпадения! Максимум — сходство в интерпретации результатов, то, что должно сближать исследователей, а не разделять. То, что Стожко называл текстуальным совпадением, было не более чем сходством от неудобоваримого, почти канцелярского слога, коим грешили оба автора.
Виктор горячился, тыкал пальцем, брызгал слюной сердился, а Вадим не видел. Это не значило, что Стожко не надо было выручать. Но выручать в данном случае приходилось не столько от злых заговорщиков, сколько от мести людей, может, и не самой высшей пробы, но обиженных им же, Стожко, и обиженных несправедливо. Попытки уверить Стожко в том, что никто в данном случае его не обокрал, ничего не дали. Тогда Вадим взял с приятеля слово, что он хотя бы признает при личном объяснении с Пиотровским некорректной самую форму своего протеста.
А Пиотровскому — помолчав и тем до известной степени обозначив свой нейтралитет по вопросу о Штаубе — Вадим сказал:
— Вот вы, Игорь Евгеньевич, сейчас сказали: открыто, прямо заявляю… Вы всегда все заявляете прямо и
