– А кто из кибернетиков написал первую? – поинтересовался я и подумал: «Неужели Женька и тут успел?»
– Челидзе, – ответил Фёдор. – Ещё до нашего прилёта… Если бы задержка была только за докладными, дорогой мой!..
– Знал бы я, что их столько, не писал бы.
– Да хуже не будет, не огорчайся. Вот через пять дней на председательский стул сядет Тушин, и у него запланировано обсуждение всех кибер-дел. Потерпишь? Я передам твою докладную ему.
– Потерплю. Трудно, но можно.
В Совете на Рите, как и во всех советах на Земле, нет постоянного председателя. Председательствуют все по очереди, по месяцу или по два. Когда-то, ещё в начале двадцать второго века, на всей Земле ввели такой порядок, чтобы в одних руках не сосредоточивалось слишком много власти, чтобы ни один человек не мог поставить себя над другими, не мог считать себя вершителем судеб других людей.
Конечно, в течение своего срока каждый член Совета руководит по-своему и не всё решает на Совете – нельзя же без конца заседать. Но и резких переходов нет: велика инерция большого налаженного хозяйства. Она не терпит резких переходов. Да и невозможны они, потому что принципиальное решается всем Советом, а единоличная власть председателя не идёт дальше повседневных мелочей.
Но у каждого члена Совета есть свой стиль, и свой круг интересов, и своя «узкая специализация». Мария Челидзе, например, активнее занимается школой, бытом, культурой. А всем, что касается кибернетики, гораздо сильнее и глубже, чем другие, интересуется Тушин.
Поэтому я и не удивился тому, что сказал Фёдор Красный, Это было в порядке вещей. Я просто ждал.
И вот вчера Тушин разыскал меня по радиофону и попросил приехать в Совет.
Размещался он в обычной комнате, светлой и строгой. По стенам – полки со справочниками и экранами компьютеров и видеофонов. Посередине, зубчатой линией, низкие столики и кресла для членов Совета. На столиках – ноутбуки и проекторы для чтения микрофиш. Никаких украшений! Ничего лишнего!
За одним из таких столиков мы и беседовали с Тушиным.
– Ты понимаешь, конечно, о чём разговор? – спросил он.
– Догадываюсь.
– Обсуждали мы твою докладную и остальные. Лаборатории быть! В первом же здании, которое пустим в Заводском районе. Доволен?
– Ещё бы!
– Завтра сообщат об этом по радио. Назовут твоё имя.
– В качестве автора докладной?
– Нет. В качестве руководителя будущей лаборатории.
– Неожиданно!
– Но логично. Тебе и подбирать кадры. Пока – пять человек. Включая тебя.
Подумалось: «Сейчас он скажет, что надо взять Женьку! Как же, знаменитый изобретатель! Нет! Хватит с меня Женьки!»
– Мне хорошо и в бригаде. Не хотелось бы из неё уходить.
Глаза Тушина округлились от удивления. Большие, серые, недоумевающие, они смотрели на меня неподвижно и требовательно.
– Помочь лаборатории, конечно, могу, – забормотал я. – Но руководить?.. Ничем ещё не руководил!
«Тогда руководство могут предложить Женьке, – тут же мелькнуло у меня. – И противно будет даже помогать».
– А если напрямик? – резко спросил Тушин. – Если без дипломатии?
Я молчал, опустив глаза. Не мог говорить напрямик. Увесистых фактов нет. Всё нюансы. Да ещё старые. Несолидно!
– Между прочим, Верхов на Совете говорил, что ты чересчур скромен, – раздумчиво произнёс Тушин, явно объясняя себе моё поведение. – Когда предлагал тебя, он предупреждал об этом… Да и мама как-то сказала, что ты из тех, кто всегда входит в дверь последним…
– Верхов предлагал? – Я удивлённо откинулся на спинку кресла.
– А что ты удивляешься? Он такую речь о тебе произнёс! Не речь – хвалебная ода!
Чего угодно я мог ожидать от Женьки. Этого – не ждал.
…Мы летим над прямой дорогой, уходящей за горизонт, и если смотреть вперёд, то деревья по бокам шоссе сливаются в одну сплошную зелёную стену, так густо стоят. Дорога медленно поднимается в гору, и линия горизонта приближается, и одна за другой исчезают за ней яркие разноцветные букашки биолётов. Где-то там, далеко, уже, наверно, в горах – Бирута. И в каком-то из этих биолётов – Женька. Он тоже попал в третий поток отдыхающих – не успел, видно, в первые два, которые вернулись из зоны отдыха в Город. Утром, перед отправкой, я видел Женьку возле биолётов. Он был занят и не заметил меня. А там, у моря, мы наверняка столкнёмся с ним. Как это получится сегодня?
– Сандро, – спрашивает меня Андрюша Челидзе, – а где машины, которые строили эту дорогу? Я ещё ни разу не видел лесодорожных машин. Думал, здесь увижу.
– Ушли, Андрейка, – отвечаю я. – Ушли строить другую дорогу.
– Где?
– На запад от Заводского района. Они будут пробивать оттуда дорогу к морю.
– Но ведь эта дорога – тоже к морю!
– Здесь мы будем отдыхать, Андрейка. Лагерь тут для вас построим. Будете жить на каникулах. А там будет порт. Там будет верфь. Там будут работать.
– Верфь – это где строят корабли?
– Да.
– А я видел корабли только в стерео. Ни одного настоящего не видел. И никто у нас в школе не видел.
– Ещё увидите. Может, сами будете их строить.
– А почему верфь – там, а не здесь? Ведь здесь – тоже море.
– Верфь должна быть у залива, Андрейка. Там большой залив. А здесь – маленькая бухточка. Кораблям в ней было бы тесновато. И потом: там, где верфь и порт, море грязное. А купаться надо в чистом. Согласен?
– Согласен! Скорей бы купаться!..
Дорога поднимается всё круче и круче вверх, и мне кажется, что там, за перевалом, откроется окружённая горами с севера и с запада прибрежная долина, которую называем мы зоной отдыха. Наш курорт, наш Южный берег Крыма, где даже в пасмурную погоду жарко и безветренно. А когда ещё южное течение отбивает от долины холодные струи северного, то там и вовсе знойный русский июль.
К сожалению, он не част там, наш июль. Лишь на восемь-десять дней за два месяца южное течение усиливается настолько, что отворачивает в сторону северное. Всё остальное время вода возле нашего Крыма холодновата. Если её не подогреть в бухте тепловыми лучами, не всякий решится нырнуть в неё. А кто и нырнёт – вылезет, щёлкая зубами. Да и эти тёплые восемь-десять дней переменчивы. Они могут сократиться до пяти, даже до трёх, и до сих пор мы не знаем причин этого, и до сих пор некогда заняться тёплым южным течением всерьёз. Не на катерах же его исследовать! Вот когда будут верфь, порт, флот, может, и удастся раскусить эту капризную струю и сделать её более постоянной.
Впрочем, наши гидрологи не дают на этот счёт никаких обещаний. Не потому, что не уверены в своих силах, а потому что насторожил их рассказ одного из наших пациентов-pa. Он припомнил, что когда племя жило на краю Восточного материка, там иногда случались очень холодные дождливые периоды, длившиеся как раз восемь-десять дней. Каждый такой период заставал привыкшее к теплу племя врасплох, и люди мёрзли, а дети болели и умирали. Особенно новорождённые. Редкий новорождённый выживал, если появлялся на свет в такой холод.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
