Что ж, должен же я был хоть раз ошибиться, думал Улегвич. Мне двадцать три года. Все великие властители в молодости ошибались. За их ошибки народы платили кровью. Ну и что. Должен же народ заплатить за право иметь великого властителя. Не задаром же народу великого властителя получать. За воду — и то кое-где платят. А властителя им бесплатно подавай, да? Вон в свое время на славский трон человек десять претендовало, и, чтобы его занять, Кшиштоф утопил половину Славии в крови. А Фалкон? За право иметь его властителем, Ниверия платит не только кровью, но и повседневным страхом. Трудно сказать, чей народ больше дрожит перед своим повелителем, — славский или ниверийский.
Все это так, но ужасно обидно получилось с Кникичем. Впрочем, мы еще посмотрим.
Блестящая идея пришла ему в голову. Настоящий властитель должен везде успевать. Он сам поедет в Кникич! Прямо сейчас. Сам проверит, что там к чему. Поговорит с властями. Прикинется овечкой. Именно так.
Гордость собой переполнила Улегвича. Великим приходят в голову великие мысли. Сам Великий Род помогает великим (Улегвич усмехнулся). Надо сейчас отправить гонца в Арсу. Улегвич задерживается на несколько недель ради благоденствия Великой Артании. Послать гонца — и ехать дальше вдоль гор, с артанской, а не ниверийский, стороны, чтобы не наскочить на фалконовы патрули, и перевалить через горы как раз в Кникич. И даже не перевалить — ведь там, говорят, есть расщелины, проходы, верные тропы, почему он нам так и нужен. Замечательная идея!
Вообще, хорошо быть великим. Он вспомнил радостно, как три года назад объединил под своей властью свою несчастную, разоряемую и раздираемую междоусобицами и карательными экспедициями из-за гор, страну. Кстати, междоусобицы тоже начинались не без помощи то Кшиштофа, то Фалкона. Мерзавцы. Вспомнил, как он шел в Храм Рода Великого по главной, мощеной улице Арсы, и как стояли кругом эти непокорные князья с дружинами и смотрели на него с ненавистью, но уже не с пренебрежением. Он шел, за ним следовали двое приближенных. Двое! Всего! Стоящие по бокам улицы и на площади князья и их сподвижники держали в руках своих легкие и прочные ниверийские мечи, а у него, Улегвича, на боку болталась тяжелая, неудобная, тупая и грубая сабля, такой только коней подковывать, а у приближенных и вовсе в руках были только пастушьи луки, самодельные. И он прошел в Храм Рода с гордо поднятой головой, и никто не посмел ни пальцем его тронуть, ни слова сказать! Они почувствовали, не сердцем, не душой, но задубелыми от верховой езды оливковыми своими жопами, ребрами своими, суставами и хрящами, поняли, узнали — кто идет. И даже старый, всеми уважаемый Номинг, давно ратовавший за мирное решение любых конфликтов, старина Номинг, которому при странных обстоятельствах ниверийские подонки когда-то сломали хребет, в переносном смысле, сам Номинг вышел вперед, первый из всех, и низко поклонился мне, еще мальчишке, и сказал, что, мол, будет так, как хочет Улегвич.
И будет, не сомневайтесь, шакалы желтозубые, именно так все и будет.
Гонец поскакал в Арсу, а Улегвич с остальным отрядом въехав в Артанию, повернул круто на север.
Именно так все и будет. Сначала падет Славия, и конники мои вихрем пронесутся по Висуа, а потом придут строители и те славы, которых мы заставим на себя работать, и первым делом перестроят Стефанский Храм в храм Рода Великого. И когда обоснуемся хорошенько в Славии, когда славские наши подданые настроят нам домов и накормят нас… ибо не гоже воинам сеять… мы освободим их через год-два от угрозы с юга. Мы навалимся на Ниверию с трех сторон. Мы сожжем Кронин еще раз, как сжег его когда-то славный Артен. А Астафию мы жечь не будем. Разве что слегка. И Висуа не будем. Пусть стоят. Я буду ходить в театр. Какой-нибудь подлый слав или мерзкий нивериец напишет про меня пьесу, и я буду ее смотреть. И нужно будет построить новую столицу, где-нибудь на пограничье Ниверии и Славии, чтобы они забыли, что там было когда-то две страны. Все — под одно начало! Старик Гор еще крепок, он не откажет. Ему все равно, для кого строить, лишь бы строить. На территориях будут править наместники, а я буду слать им приказы из моей новой столицы. И будут восстания, даже в тылу, и я буду их подавлять. А летом я буду выезжать на воды, к Южному Морю, как делают это теперь ниверийские правители. Это хорошая идея, они ведь не совсем дураки. Я только что там был, на Южном Море, и мне понравилось. Мне там построят виллу и крепость. И приведут мне штук сто белокурых и русоволосых наложниц.
Лицо Улегвича ничего не выражало, кроме привычной суровости. Ехавший рядом с ним старый Номинг был погружен в свои думы. Великие должны уметь контролировать выражение лица. Как я отношусь к Номингу? подумал Улегвич. Презрительно отношусь. Не люблю я его. Хочу ли я, чтобы он думал, что я к нему благоволю? Да. Что ж, попробуем.
Он тронул Номинга за плечо. Старик поднял голову. Улегвич ласково ему улыбнулся.
— О чем ты думаешь, премудрый?
Получилось! Получилось! Номинг радостно улыбнулся в ответ! Он рад, что я с ним ласков! Он рад что я, великий, ему польстил, назвав премудрым!
— О Кникиче, повелитель.
— Ты бывал в Кникиче?
— Да, повелитель.
— Давно?
— Семнадцать лет назад. Но Кникич не меняется. Слишком высоко в горах и слишком холодно. У них свои порядки и свои мысли. Два или три раза в столетие Кникич меняет хозяев. Отходит то Славии, то Ниверии. Но никто не берется всерьез Кникичем управлять.
— Почему же?
— Это бесполезно. И Ниверия, и Славия пытались навязывать Кникичу свои традиции. Но кникичи все также сидят по вечерам на крылечках своих хибарок, также жуют соломинку, также немногословны, как сто, двести, и пятьсот лет назад. Также всей страной празднуют приход зимы, непонятно почему, ибо никакой выгоды зима им не приносит. Также потеют в своих банях-срубах, поливая раскаленные камни ячменным пивом. Также гонят из чего попало прозрачное зелье и ходят, качаясь, от хибарки к хибарке, заунывно распевая на только им понятном наречии. Также мало рожают. Население маленькое, и численность за полтысячи лет не изменилась. Славы и ниверийцы мотаются из города в город, переходят границы, смешиваются. Кникичи сидят дома и молчат. Не мудро молчат, как Великий Род на царственном ложе, а просто молчат. И жуют соломинку.
Улегвич медленно кивнул, выражая мудрое понимание и запоминание.
Некоторое время ехали молча.
— Мне говорили, — сказал Улегвич, — что когда-то давно ты, князь, взял в плен ниверийскую женщину вместе с малолетним сыном, и долгое время воспитывал мальчишку, как своего собственного, и даже собирался сделать его своим преемником.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
