— Нет. Я просто согласилась взять все на себя.
— Каким образом ты должна была блюсти договор?
— Хранить молчание. Никогда не разглашать мою историю. Не пытаться обелить себя. Ее светлость настояла, чтобы я взяла другое имя. Сказала, что новая личность — это то, что мне нужно. Будет даже лучше, чем прежняя. — Тогда Катрионе очень понравилась эта мысль. Тогда она еще питала слабую надежду на то, что сможет начать сначала. — Итак, герцогиня дала мне новое имя и деньги. И рекомендации. Это она рекомендовала меня леди Гримой в Париже.
— В Париже? — Темно-зеленые глаза Томаса загорелись — он понял. — Конечно же! Письма. Когда вы там учились.
— Письма? — К удивлению Катрионы, он знал, что она училась в Париже. Но в конце концов об этом, должно быть, слышали все, кто был в тот вечер на приеме у полковника Бальфура. Однако о письмах она никогда не говорила. Но он был хитер и проницателен, этот Томас Джеллико. Он воровал тайны доброй половины Пенджаба и увозил их на юг, продавая совсем в другой части Индостана. И сейчас он не сводил с нее проницательных зеленых глаз, так будто собирался поведать об одной из этих тайн.
— Я их сохранил, твои письма! Те, которые ты оставила в своем ранце, когда убежала, чтобы не тратить день, точнее — ночь. И ты действительно спасла их в ту ночь — этих бедных детей. Да, Кэт, ты это сделала. И ты направилась в Париж, в свою школу при монастыре, чтобы найти там убежище. Умная девочка. Очень умная. — Его голос потеплел — не от восхищения ли? И он улыбнулся ей так, как улыбался в Индии. Широкая улыбка легла на его красивое лицо, как коварная кривая турецкая сабля, и в уголках зеленых глаз собрались морщинки.
Да, она поступила умно. Поняла, что ей нужно в Париж, в священную монастырскую обитель. Поняла сразу, как только осознала, что осталась совершенно одна в этом мире и на попечении у нее четверо убитых горем сирот.
Она вспоминала Париж, его обсаженные деревьями улицы и тенистые парки, когда сидела, съежившись, в закрытой повозке, которую быки тащили сквозь ночь, к западной пустыне. Пыталась отвлечь детей рассказами о красотах города, о куполах Дома инвалидов, о чудесах архитектуры — парящих в воздухе триумфальных арках и элегантных зданиях. Лечила их души, обещая, что все вернется — и беззаботная радость, и Божья милость, — а тем временем они пересекали обширную бесплодную пустыню Тар вслед за идущими на восток караванами, в Персию и Аравию, через горы и долины. Очаровывала их рассказами об изысканных модах, о глупых рукавах и смешных шляпках — а они тем временем пересекали Аравийское море. На рассвете колдовала над кофе и хлебом — их аромат расцвечивал для них серость восточного утра.
Она запретила себе вспоминать языческие соблазны аромата ноготков и карри. Изгнала всякую мысль о ярких шелках и расшитых драгоценными камнями сари. Все, что было связано с Индией, для нее умерло навсегда. Запад — вот куда устремила она решительный взгляд.
— Я должна была остаться во Франции и служить гувернанткой в семьях, которые путешествовали или жили там. Но леди Гримой настояла, чтобы я вернулась с ними в Англию и помогла их дочери Августе Гримой выйти в свет. А затем я оказалась у вас. — Она обратилась к леди Джеффри. — Наверное, не имело значения, где я и кто я, лишь бы не вздумала напомнить о себе моим двоюродным братьям и сестрам.
— И таким образом она разлучила вас с ними? После того, что вы для них сделали?
— Да. Должна признать, что мне было очень больно. — Боже, это мягко сказано. Долгие месяцы путешествовать вместе с ними; иногда прибегать к маскараду, а иногда — ко лжи, чтобы отвлечь от себя ненужное внимание. Считать каждый грош из тех денег, что дала бегума, и жить в постоянном страхе преследования. Снова и снова вспоминать то, что случилось…
Алису мучили ужасные кошмары. Просто ужасные.
А потом настал тот день в Париже, когда она встретилась с вдовствующей герцогиней в тихой прохладе крытой галереи. Вернулась к себе в комнату и обнаружила, что они исчезли — просто исчезли. Детей перевезли к герцогине в отель — и ей было запрещено с ними видеться.
От боли Катриона онемела.
Это к лучшему, сказала ее светлость. Лучше для детей, особенно с точки зрения их безопасности. Лучше для Катрионы, чтобы она могла начать новую жизнь. Леди Гримой действительно послала за ней — и часу не прошло. И Катриона отправилась к ней. Она была в таком отчаянии, что ей было все равно.
— Ее светлость сказала — стоит мне открыть рот и рассказать, как было дело, и она выступит против меня. Скажет, что я призналась ей, уповая на ее милосердие, и она даровала мне его ради детей, поскольку я оказала ей услугу и привезла к ней внуков.
— Не может быть, чтобы она так поступила, мисс Роуэн! — Лорд Джеффри был непоколебим в своем убеждении. — По крайней мере ей не следовало. Но если ей достанет упрямства лжесвидетельствовать в суде, Бог ей в помощь. Умелый прокурор — а мы найдем первоклассного прокурора, мисс Роуэн! Превосходного. Самого лучшего. Умелый прокурор вытрясет правду из этой Алисы — сколько ей теперь, мисс Роуэн?
— Нет-нет, — возразила Катриона. — Ей будет только десять. И прошу вас! Ведь я дала обещание. Ей пришлось так много пережить.
— Катриона. — Томас взял ее руки в свои. — Беркстед совершил убийство. И пытался убить тебя. Его необходимо остановить. И ради тебя, и ради Алисы, кстати.
— Но он о ней не знает. Наверняка не знает. Он лишь подозревал, вот поэтому я и взяла вину на себя, чтобы он не узнал о ней.
— Катриона. — Томас покачал головой. Его было не переубедить. — Важно лишь одно — его необходимо остановить.
— Но как? Он бродит где-то поблизости и ждет. И упивается своей мрачной властью.
— Моя милая, дорогая девочка. — Он крепко поцеловал ее в лоб. — Право же, это совсем просто. Я собираюсь отправиться за ним, выследить его и убить.
Глава 20
На Томаса снизошло некое спокойствие. И уверенность — она была подтверждением того, что его подозрения оказались правдой. Вместе со спокойствием пришло осознание — ничего не хотелось ему больше, чем осуществить то, в чем обвинял его некогда лейтенант Беркстед. А именно, перерезать негодяю глотку, от уха до уха. Но он больше не Танвир Сингх, и за поясом у него нет ни кривого смертоносного клинка, ни пистолета с длинным дулом: принадлежности каждого торговца-лошадника. Кроме того, пусть он и был саваром и шпионом, но никогда не был убийцей.
Однако он был и Танвиром Сингхом, и достопочтенным Томасом Джеллико, сыном графа Сандерсона. Он будет осторожен и хитер, как пантера, что выслеживает шакала. И никакой ошибки. Он собирается только отомстить за зло, причиненное женщине, которую любил и которой принадлежал душой и телом.
