Все знали, что Тимми мертв; некролог напечатали в бангорской «Дейли ньюс» и в эллсуортской «Американ», с фотографией и всем прочим, и полгорода собралось на его похоронах. И вдруг Марджи видит, как он идет по дороге — идет, шатаясь как пьяный. Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону, только лет через двадцать, когда уже знала, что умирает, и Джордж потом мне говорил, что, как ему показалось, ей хотелось кому-нибудь рассказать. Джордж говорил, что тот случай, кажется, не давал ей покоя всю жизнь.
Он был бледный, сказала она, и одет в старые холщовые штаны и фланелевую рубаху, хотя в тот день было жарко, девяносто по Фаренгейту[3] в тени. Марджи сказала, что волосы у него на затылке стояли дыбом. «А глаза были словно изюминки в тесте. В тот день я видела призрака, Джордж. Вот что меня напугало. В жизни не думала, что увижу такое, но вот довелось».
Тем временем по городу поползли слухи. Тимми видели и другие люди. Миссис Страттон — ну, мы называли ее «миссис», хотя мужа у нее не было, и никто даже не знал, то ли она разведенка, то ли соломенная вдова, то ли вообще никогда не была замужем. Она жила в маленьком доме на пересечении Педерсен-роуд и Хэнкок-роуд, у нее была куча джазовых пластинок, и к ней можно было зайти скоротать вечерок, если вдруг у тебя заводились лишние десять долларов. В общем, она увидела Тимми с крыльца и потом говорила, что он подошел к самому краю дороги и остановился.
Миссис Страттон говорила, что его руки свисали, как плети, и он просто стоял, наклонив голову, и был похож на побитого боксера, который сейчас упадет. Она говорила, что замерла на крыльце и не могла пошевелиться от страха, а ее сердце бешено колотилось в груди. Потом он обернулся точно пьяный, который выполняет команду «кругом». Он едва не упал, запутавшись в собственных ногах. Она говорила, что он посмотрел прямо на нее, и у нее вдруг ослабели руки, и она уронила корзину с бельем, а оно вывалилось и снова испачкалось.
Она сказала, что его глаза… сказала, они были мертвыми и мутными, как запылившиеся стеклянные шарики, Луис. Но он увидел ее… ухмыльнулся… и она сказала, он с ней заговорил. Спросил, остались ли у нее те пластинки, потому что он был бы не прочь зайти к ней поплясать. Может быть, даже сегодня вечером. Миссис Страттон убежала в дом и не выходила почти неделю, но к тому времени все уже закончилось.
Многие видели Тимми Батермэна. Большинство уже умерли… та же миссис Страттон… кто-то уехал, но остались еще старики вроде меня, которые помнят и могут тебе рассказать. Если их хорошо попросить.
Мы его видели, видели, как он бродил туда-сюда по Педерсен-роуд, в миле к востоку от дома отца, в миле к западу. Туда-сюда, туда-сюда — целыми днями, да и ночами, как говорили, тоже. Рубаха навыпуск, весь бледный, волосы дыбом, ширинка расстегнута иной раз, и его лицо… это лицо…
Джад прервался, чтобы прикурить сигарету. Погасив спичку, посмотрел на Луиса сквозь облако сизого дыма. И хотя вся история напоминала полный бред, в глазах старика не было лжи.
— Ты, может быть, видел кино о зомби на Гаити, все эти фильмы… не знаю, сколько в них правды. В этих фильмах они неуклюжие, ходят медленно, еле волоча ноги, смотрят прямо вперед совершенно пустыми глазами. Так вот, Тимми Батермэн был таким же, Луис, как зомби в фильмах, но не только таким. В нем было что-то еще. Что-то происходило в глубине его глаз, иногда это было заметно, иногда — нет. Что-то в глубине его глаз, Луис. Я не знаю, что это было. Точно не проблески мысли. А что именно — не представляю.
Это что-то, оно было дерзким и наглым. Как в тот раз, когда он сказал миссис Страттон, что хочет зайти к ней вечерком поплясать. Что-то там было, Луис, и, мне кажется, что-то отдельное от самого Тимми Батермэна. Как будто… как будто радиосигнал, приходивший откуда-то извне. Ты смотрел на него и думал: «Если он ко мне прикоснется, я закричу». Вот как-то так.
Так он и ходил по дороге туда-сюда, и однажды, когда я вернулся с работы… это было… кажется, тридцатого июля… да, наверное, так… в общем, подхожу я к дому и вижу, что у меня на крыльце сидит Джордж Андерсон, наш почтмейстер, сидит, попивает холодный чай, а вместе с ним — Ганнибал Бенсон, который тогда служил в городском управлении, и Алан Перинтон, начальник пожарной команды. Норма тоже сидела с ними, но в разговоре участия не принимала.
Джордж все потирал свою культю. Он потерял правую ногу, когда работал на железной дороге, и ходил на деревянном протезе. В особенно жаркие, душные дни культя люто его беспокоила. Но он все равно пришел вместе со всеми.
«Слишком все далеко зашло, — говорит мне Джордж. — Во-первых, мой почтальон боится ходить на
Педерсен-роуд. К тому же правительство подняло шум, и это уже серьезно». «В каком смысле, подняло шум?» — спросил я.
Ганнибал объяснил, что ему звонили из военного ведомства. Какой-то лейтенант по фамилии Кинсмэн, чья работа — разбираться с общественностью и отделять злонамеренное вредительство от шутливого дурачества. «Четверо или пятеро человек написали анонимные письма в военное ведомство, — говорит Ганнибал, — и этот лейтенант Кинсмэн уже начал тревожиться. Если бы письмо было только одно, они посмеялись бы и забыли. Если бы все эти письма написал один человек, Кинсмэн позвонил бы в полицию Дерри, чтобы предупредить, что у них там завелся психопат, одержимый ненавистью к семье Батермэнов из Ладлоу. Но письма писали разные люди. Кинсмэн сказал, это сразу понятно по почерку, и во всех этих письмах говорилось о совершенно невероятных происшествиях: о том, что геройски погибший Тимоти Батермэн не желает спокойно лежать в могиле, а разгуливает по Педерсен-роуд, пугая мирных граждан». «Этот Кинсмэн, — говорит Ганнибал, — собирается прислать сюда проверяющего или даже приехать лично, если первая проверка ничего не прояснит. Им надо знать, умер ли Тимми, или он дезертировал, или что… потому что им очень не нравится думать, что у них там такой бардак с документацией. И еще им хочется знать, кто лежит в гробу Тимми Батермэна, если не Тимми».
В общем, ты понимаешь, Луис, как оно все обстояло. Мы почти час сидели и обсуждали, как быть. Норма спросила, не хотим ли мы сандвичей, но никто не захотел.
Мы все это обмозговали и так и сяк и в конечном итоге решили пойти к Батермэну. Я никогда не забуду тот вечер, даже если проживу вдвое дольше. Было жарко, жарче, чем в преисподней, и заходящее солнце напоминало ведро с потрохами. Никому не хотелось идти, но пойти было нужно. Норма сразу почуяла неладное. Раньше всех нас. Под каким-то предлогом она увела меня в дом и сказала: «Не дай им замяться и отступить, Джадсон. Надо с этим кончать. Это не человек, а ходячая гнусь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
