подъездного пути. К храму надо идти пешком, и тогда он возникнет перед путником как награда за его скромный послух.
Вот он приближается на холме в полукруге замерзшей старицы. Перед ним группа деревьев – черные вязы на фоне размытого розовато-серого убывающего дня. Храм все ближе и ближе, на его куполе светится крест.
Совсем близко от церкви, на фанерном, дрожащем от ветра щите, читаем: «Въезд машин и вход на территорию храма с собаками и в купальниках запрещен».
Ветер пронизывает нас насквозь. Но на дверях храма висит замок, а попытка войти в белый домик, стоящий поодаль, оказывается безрезультатной. «Ключа от храма у меня нет, а в дом я и родного брата не впущу!» – говорит человек, вышедший на наш стук.
Мы опять ходим вокруг храма. Как прекрасен он, и как безобразны стоящие рядом опоры электропередачи. Кажется, что их поставили здесь нарочно, чтобы испортить его вид. А он не обращает внимания на эти конструкции. Он не знает себе равных, и что ему какие-то железки!
Замерзаем окончательно и снова стучимся в домик. На этот раз сторож впускает нас в сени. «Вот тут и грейтесь!» Возникает неловкость. Сторож не прочь с нами поговорить, но он раздет, и стоять ему в сенях холодно. Мы топчемся у распахнутой двери, тепло выходит. «Да вы заходите сюда», – говорит сторож. И вот мы в теплой кухне. То ли наш замерзший вид, то ли появившаяся у мужа в руках фляжка коньяка располагает к нам сторожа. Завязывается разговор. Выясняется, что храм относится к теперь действующему Боголюбскому монастырю, что в храме проводятся богослужения, что батюшка очень строгий, что в домике живут монахи, которые ушли в монастырь на службу.
Мы стоим на половике у входа в кухню, а сторож, назвавшийся Аркадием, выносит кусок сала, варенье в банке, хлеб и приглашает нас к столу. Мы благодарим и отказываемся – не хотим подводить Аркадия. Лицо у него чистое, розовое, сам он не старый, небольшого росточка, темно-русый, нос длинноватый.
Нам хорошо, тепло. Мы выпили коньяку, налили Аркадию. «Хорошая вещь, можно не закусывать!» – одобряет он. Беседа продолжается. Узнаем, что этот дом – нижняя часть колокольни, разрушенной в тридцатые годы, что колокольня и храм соединялись стеклянным переходом.
Аркадий венчался здесь два года назад. Говорим о времени, о нравах. «Я что? Я человек смердящий!» – чувствуется, что сторож приобщился к благочестию.
«Нам бы в храм попасть…» – «Нельзя, не имею права!» – стойко держится Аркадий.
Выпитый глоток коньяка придает мне храбрости: «Знаете, тут когда-то брат мой фильм снимал. “Андрей Рублев”, слыхали?»
Смотрит на меня. Пауза, раздумье… «Никого не впускаю, сейчас перед вами четверых отослал. А вас впущу, приму грех на душу». Аркадий решительно одевается и снимает ключи, висящие на косяке.
И отмыкается замок, и отворяется дверь, и мы входим внутрь храма.
В узкие оконные прорези почти не проникает свет, серый день угас. Но церковь сияла изнутри, хотя, кроме небольшого аналоя, в ней ничего не было. Высокие белокаменные колонны устремлялись ввысь, увлекая за собой душу, уводя ее от земли с ее суетой и тщетой. Святость «намоленного места» здесь ощущалась почти осязаемо.
Рыдание сдавило мне горло…
Мы выходим из храма, прощаемся с Аркадием. Мне немного стыдно, что из-за меня он нарушил свой долг. «Чтоб вам больше не плакать», – говорит он мне напоследок.
Уходим и всё оглядываемся на храм. Как сохранился он, одиноко стоящий в чистом поле? И почему не производит впечатления сироты, брошенной на произвол судьбы? Он возвышается на своем холме, сохраняя спокойное достоинство…
Мы добрались до машины, развернулись и поехали во Владимир. Было уже почти темно. У входа в Успенский собор смуглые люди в узбекских халатах просили милостыню. Внутри собора было сумрачно и пусто – служба начиналась через сорок минут. Мерцал золотом богатый иконостас. Рублевских фресок мы не разглядели из-за темноты.
Потом мы ходили у соборов[72] и говорили о съемках «Андрея Рублева». Вот эти ворота таранили татары, а здесь были приставлены лестницы, по которым взбирались вороги, чтобы ободрать золотые купола.
Тогда по неосторожности пиротехников загорелась деревянная обрешетка под крышей. Пожарные, присутствовавшие на съемках, огонь тут же потушили. Но пресса раздула свой «пожар». Жалели корову, которую взяли для съемок с бойни и на которой поджигалось специальное прикрытие – снизу был асбест.
Не хотели щадить режиссера, снимавшего великий фильм о России. Его долго мучили, а фильм увидели и оценили сначала на Западе. Не буду пересказывать хвалебные статьи о «Рублеве» и перечислять награды, полученные Андреем. Прочтите лучше это письмо.
17 июля 1969 г.
Коммунистическая партия Советского Союза.
Председателю Комитета по кинематографии
при Совете Министров СССР
тов. Романову А.В.
Недавно в городе Владимир был организован общественный просмотр двухсерийного кинофильма «Андрей Рублев» (производство «Мосфильм», режиссер Андрей Тарковский, директор картины Т.Огородникова).
В просмотре участвовали ответственные работники обкома КПСС, облисполкома, горкома партии, художники, искусствоведы и журналисты.
По нашему общему мнению, фильм «Андрей Рублев» творческая неудача Андрея Тарковского, и его нецелесообразно выпускать на экран. Прежде всего, непонятна творческая, идейно-
художественная позиция создателей кинофильма. Вместо воспитания у людей чувства патриотизма, гордости за нашу Родину, за русского человека – творца, создавшего памятники архитектуры XII–XIII веков, на протяжении всего фильма зрителям преподносятся в концентрированном виде сцены и картины зла, надругательства над человеком, над тем, что является святым. Перед нами предстает русский народ настолько отсталым и полудиким, настолько приниженным и раздавленным, что он не способен ни мыслить о свободе, ни, тем более, подняться на героическую борьбу против татаро-монгольского ига. Название фильма не соответствует его содержанию. В фильме нет Рублева-художника, которого по праву называют русским Рафаэлем. Непонятны образы бесталанного Кирилла, Дурочки, показ крупным планом циничного предводителя захватчиков-монгол.
Памятники архитектуры – Дмитровский и Успенский соборы, на фоне которых проходят многие события фильма, показаны в безобразном состоянии, что вызывает недоумение. Мы считаем, что в настоящем виде фильм будет не понят большинством зрителей.
Секретарь обкома КПСС С.Сурниченко[73].
Времена изменились. Во Владимире напротив древних соборов и присутственных мест стояло тогда отреставрированное здание с двуглавым орлом и с надписью «Банкъ». Перед банком – памятник Ленину, оставленный то ли в насмешку над бывшим вождем, то ли как напоминание о тех временах, когда было написано обкомовское письмо.
Времена изменились, но почему-то не отпускало знакомое чувство безнадежности и неуюта.
Идем к машине, летящий снег бьет в лицо. Прощай, Владимир, увижу ли тебя еще раз, кто
