свидания», сказала: «Маруся!» Она считала, что это стихотворение о маме.
Я перечитываю стихи еще и еще. «Перед листопадом», «Соберемся понемногу…», «Стол накрыт на шестерых…», «Душа моя затосковала ночью», «Песня», «Первые свидания», «Как сорок лет тому назад»…
Как бы мне ни хотелось связать эти стихи с мамой – не получается. «Близорукий взгляд» – это не о маме. «Дикий виноград», прижавшийся к стене, – тоже не мамина реалия. К тому же из стихов видно, что та Мария умерла намного раньше мамы.
С мамой же перекликаются совсем другие, немногие, стихи: «Колыбельная», «Игнатьевский лес»…
А может быть, папа пишет о своей матери, о Марии Даниловне? «Близорукий взгляд», «немодные синие шелка»… Отбрасываю сразу же эту догадку. Нет, стихи не о матери, это стихи о возлюбленной. О возлюбленной, которую папа потерял.
В большой темно-красной тетради стихов 1941–1945 годов под стихотворением «Соберемся понемногу…» нахожу папину подпись: «5 авг. 1932 года – день смерти М.Г.Ф.».
Мне уже известно из стихов, что М. – это Ее имя, Мария. Что скрывается под остальными инициалами, я узнала, приехав в родной город папы, в Кировоград (бывший Елисаветград).
Там все разрешилось, совпало, встало на свои места.
Там знали ее, Марию Густавовну Фальц.
Была она старше своих друзей – Юры Никитина, Коли Станиславского, Миши Хороманского, братьев Федоровских, Асика Тарковского. Фальц ровно три дня была замужем за офицером по фамилии Колобов, который участвовал в войне четырнадцатого года, а потом в Гражданской – на стороне белых. Мария Густавовна не знала, что с ним сталось. Не имея от него вестей, она все-таки надеялась, что он не погиб, а уехал в эмиграцию. Каким-то чудом Мария Густавовна осталась жива, несмотря на то что она и ее родные были признаны революционным трибуналом «врагами советской власти», «…принимая во внимание их материальное и социальное положение».
Мария Густавовна была хороша собой, умна, образованна, прекрасно играла на рояле – у нее был инструмент марки «Рёниш». Она любила и хорошо знала поэзию, и при всем том ее отличали полная неприспособленность к жизни, незащищенность и непрактичность. Ее отец до революции был управляющим в имении барона Фальц-Фейна «Аскания-Нова», знаменитом степном заповеднике. Судя по фамилии, отец Марии Густавовны, Густав Генрихович Фальц, вероятно, состоял в дальнем родстве с хозяевами имения. Жила Мария Густавовна вместе с родителями на Александровской улице, где жили также Никитины и Тарковские. Семье Фальц принадлежали комнаты и в первом, и во втором этаже, туда вела деревянная лестница («По лестнице, как головокруженье…»). Позже, после смерти родителей, Мария Густавовна осталась внизу, в двух комнатах с низкими потолками и с окнами в сад. Дом этот стоит до сих пор, и кто-то живет в этих «невысоких, сырых» комнатках, и кто-то ходит по деревянной лестнице на второй этаж[75].
Компания друзей, из которых папа был самым младшим, часто собиралась у Марии Густавовны. Читали стихи, свои и чужие (Миша Хороманский уже тогда, в двадцатые годы, был профессиональным поэтом), слушали ее игру на рояле (она любила Шопена), острили, валяли дурака. Саша Федоровский рисовал шаржи на всю компанию. У Ирины Михайловны Бошняк сохранялся альбомчик с этими рисунками.
И все были влюблены в хозяйку. Она выбрала папу…
В 1925 году папа окончательно переехал из Елисаветграда (тогда Зиновьевска) в Москву, где уже жила его старшая сестра по отцу, Леонилла Александровна, с мужем и сыном. Он поступает на Высшие литературные курсы, а в декабре 1926 года во время зимних каникул посещает Ленинград. Там он встречается не только с писателем и поэтом Ф.Сологубом. В Ленинграде он вновь увиделся с Марией Густавовной. Эта встреча была нерадостной: Мария Густавовна предлагает папе расстаться с ней навсегда.
Через полгода написано это стихотворение, посвященное ей:
М.Ф.
Погоди, погоди! Ты ведь знаешь сама:
Это все не для нас – Петербург и зима,
Та высокая молодость на островах,
И ночные рассказы о крепких делах,
За метелью костры, за кострами Нева.
Ой, шальная, шальная моя голова,
Ой, широкие сани под шитым ковром,
Бубенцы и цыганские ночи вдвоем!
Только мне и осталось, что память одна,
Только черная память в стакане вина,
Да горючие песни о злобе моей,
Да веселые письма далеких друзей.
Даже сонная боль пережитого дня,
Даже имя твое покидает меня.
27 мая 1927
Проходит два с лишним года, и жарким летом 1928-го папа приезжает в Зиновьевск к своей матери, в дом Гусевых на Александровскую улицу. Он приходит навестить Марию Густавовну, рассказывает ей о своей недавней женитьбе, показывает ей мамины фотографии. Мама на карточках ей понравилась.
Этим же летом Мария Густавовна выходит замуж и уезжает в Одессу. Кто стал ее вторым мужем и сколько времени продлился этот брак, мне неизвестно. Не знаю я и времени, когда у Марии Густавовны началось обострение туберкулеза и когда она, смертельно больная, приехала к сестре Елене[76] в «меловой да соляной» город Славянск. Мне известно только, что 5 августа 1932 года Мария Густавовна умерла. О ее смерти папа узнал из письма Елены Густавовны, обращенного к нему:
Хочу поблагодарить Вас за те часы радости, которые Вы доставили Марии Густавовне своей памятью о ней. Ваше письмо было получено незадолго до момента ее смерти. Сестру я потеряла 5 августа. Я думаю, что если бы ей не было так худо, она ответила бы Вам.
Сейчас, по истечении 4-х месяцев, перебирая ее вещи – нашла Ваше письмо и, не читая, уничтожила. Но, вспомнив удовольствие, с которым она его прочла и в воспоминаниях о прошлом позабыла ужас настоящего, я не могла не поблагодарить того, кто вспомнил о ней в такие тяжелые для нее, последние дни жизни.
7. XII.1932. Е.Фальц.
Папа носил это письмо с собой, но, боясь, что карандаш, которым оно было написано, сотрется, поздно ночью 8 февраля 1937 года переписал его чернилами.
Как же любил он Марию Густавовну, как хранил свою любовь, если ни к одному из посвященных ей и опубликованных стихотворений не стоит посвящения!
Я снова и снова перечитываю эти стихи, и из их трепетной ткани вырисовывается ее нежный образ. Река, мост, криница, крылья, простой наряд, тонкое колечко, сирень, синева, синий цвет платья, запах мяты, влажные звуки имени – все это она, Мария. Это ее папа любил «горше всех» на свете.
А как же «Первые свидания», написанные в 1962-м? Это тоже Она. Опять сравнение с птичьим крылом, опять сирень, которая тянулась
