Фридерику испугали его слова. Она взяла его за руку и сказала: «Может быть, ты так волнуешься из-за того, что в твое отсутствие может приехать господин фон Хан? Или ты сомневаешься в моей верности? Не бойся ничего; прошу тебя — не бойся! Позаботься не обо мне, а о себе, о своем здоровье и жизни в это опасное время года. Потому что, должна признаться, мне тоже никогда еще не было так тяжело расставаться с тобой, как сейчас. Не знаю почему, но я очень боюсь, что ты больше не вернешься».
Оба продолжали обмениваться своими опасениями и тревогами, и те прощальные слова — со слезами, поцелуями, объятиями и с тяжелым чувством взаимной утраты — могли быть сказаны только сейчас, а не прилюдно и позже. Неожиданно в комнату вошла служанка с зажженным светильником. Вальдрих торопливо попрощался с Фридерикой и вышел на улицу, чтобы дать выход слезам и страданиям. Фридерика ушла в свою комнату, чтобы, сославшись на головную боль, лечь в постель и спокойно провести вечер наедине со своими мыслями.
Ночью капитан уехал. Накануне господин Бантес уговорил его выпить с ним хорошего согревающего пуншу. Но пунш не поднял настроения уезжавшему, хотя он усиленно разыгрывал перед господином Бантесом весельчака. Однако госпожа Бантес это хорошо заметила. И когда на следующее утро она подошла к постели Фридерики и спросила ее: «Как спалось? Тебе не лучше?» — то заметила, что у девушки бледное лицо и заплаканные глаза.
«Дитя, — обратилась она к Фридерике, — я вижу, что ты больна. Почему ты скрываешь от матери свои страдания? Разве я больше не твоя мама? Разве я тебя люблю меньше, чем прежде, или ты меня любишь меньше с тех пор, как полюбила Вальдриха? Почему ты краснеешь? Разве я неправа? Нет ничего постыдного в твоей любви к нему; однако то, что твое сердце не так, как прежде, открыто мне, заслуживает порицания».
Фридерика приподнялась на постели и, громко плача, прижалась к материнской груди.
— Да, — призналась она, — я люблю его. Да, я обручилась с ним. Вы это знаете. Я была неправа, когда ничего не говорила моей доброй маме. Но я хотела ведь только скрыть свое горе, чтобы не причинять ей страданий раньше времени. Когда-нибудь — но пусть это случится как можно позже — отцу придется узнать, что лучше я умру незамужней, чем отдам свои руку и сердце выбранному им для меня человеку. Об этом я думаю про себя все это время.
— Дитя, я пришла сюда не для того, чтобы упрекать тебя в чем-либо. Я прощаю тебе недоверие к материнскому сердцу, которое всегда было открыто для тебя. Не будем говорить об этом. А что касается вашей с Вальдрихом взаимной симпатии, то я уже давно опасалась ее. Да иначе и быть не могло. Не в ваших силах было что-то изменить. Но не волнуйся, а надейся, молись! Если это угодно Богу, то все будет хорошо. Вальдрих достоин тебя, хотя отцу это и не понять. Я скажу папе о ваших отношениях.
— Ради Бога, только не сейчас!
— Да, Фридерика, сейчас. Лучше было бы, если бы я сделала это раньше. Я обязана сказать ему все, потому что я его жена. Поэтому я не хочу и не могу скрывать ничего важного от моего мужа; не позволяй и ты ничего подобного в отношениях со своим будущим супругом. Первая же тайна, которая появляется у мужа или у жены друг от друга, разрушает все былое счастье, вносит недоверие и скованность в отношения между ними. Как бы мы ни поступали иногда — правильно или неправильно, — открытость никогда не повредит и, более того, она предотвратит много зла и не позволит совершить ни одной непоправимой ошибки.
— Но что мне делать? — спросил Фридерика.
— Тебе? Что делать? Разве ты этого не знаешь? Обратись с тихой молитвой к Богу. Общение с тем, кто вращает светила наверху и управляет движением пылинок здесь, внизу, возвысит, освятит и успокоит тебя. Ты станешь мыслить и действовать более взвешенно и благородно. И тогда ты не совершишь ничего дурного. Поверь мне: праведные мысли и праведные поступки оградят тебя от любой несправедливости.
Сказав это, госпожа Бантес покинула комнату, чтобы за завтраком сидеть рядом со своим мужем.
— Что с девочкой? Чего ей не хватает? — спросил он.
— Доверия к тебе и ко мне: следствие чрезмерной любви к родителям.
— Все это вздор и тому подобное! Мама, ты опять что-то скрываешь. Вчера у нее болела голова, а сегодня — уже нет доверия.
— Она боится обидеть тебя и причинить тебе боль, поэтому она больна.
— Глупые выходки и тому подобное!
— Она боится, что ты навяжешь ей фон Хана даже против ее воли.
— Но она его даже не видела.
— Она предпочла бы не видеть его вообще. Ее сердце уже сделало выбор. Она и Вальдрих нравятся друг другу. Ты мог бы сам давно заметить это.
— Стоп! — воскликнул господин Бантес и поставил кофейную чашку на стол, затем, поразмыслив, снова взял ее и произнес: — Дальше!
— Что дальше? Дальше нужно действовать более осторожно, не слишком спешить с помолвкой, если ты не хочешь без нужды причинять ей боль. Вполне возможно, что Фридерика, поняв, что никто не собирается навязывать ей фон Хана, со временем найдет приятным его общество. Вполне возможно, что коменданта переведут в другой гарнизон, и разлука заодно со временем охладят ее первое чувство… а потом…
— Верно! То же самое подумал и я. Я напишу его генералу. Его нужно отправить в другой гарнизон. Черт побери, не становиться же Фридерике госпожой капитаншей! Я напишу в тот же день, когда прибудет почта. Черт знает что!
Теперь настал черед госпожи Бантес подготавливать почву. И, тем не менее, бурных сцен избежать не удалось: папа Бантес, по своему обыкновению, сразу же пошел в атаку и достаточно определенно выразил свое мнение. Он, правда, соглашался с тем, что следует действовать осторожно, не пытаясь ставить преград на пути у чувств и не приказывать им; однако Вальдриха, по его словам, нужно было по-хорошему отправить из Хербесхайма, не требуя от Фридерики прямо, чтобы она теперь стала относиться к нему по-другому; ей нужно было дать успокоиться и затем уже незаметно подводить к намеченной цели.
«И все-таки, что бы мне ни говорили, все это — вздор!» — сердито говорил господин Бантес. Те же самые слова он повторил и в разговоре с глазу на глаз с Фридерикой. «Видишь ли, — говорил он ей, — ты ведь умная девушка и поэтому не станешь втрескиваться по уши, как какая-нибудь дурочка. Но, как уже было сказано, я не возражаю: любите друг друга, только выбросьте из головы мысли о женитьбе. Из этого ничего не выйдет. Ты слишком молода. Не торопись! Тебе еще предстоит узнать мужчин. Каждый из них имеет свои достоинства и свои недостатки. Подумай, что бы тебя больше устроило. Познакомься с фон Ханом. Не подойдет он тебе — скатертью дорога. Я не принуждаю тебя, но не принуждай и ты меня».
Так был восстановлен мир в семье, и благодаря мудрым советам госпожи Бантес надвигавшаяся буря превратилась в тихий, пасмурный, дождливый день. Прежнее веселье, каким бы оно ни было, снова вернулось в дом, и жизнь вошла в привычную колею. Фридерика, совершенно успокоившись, благодарила небо за такое развитие событий и устремляла свои надежды в будущее. Господин Бантес также с надеждой смотрел в завтрашний день. Он радовался тому, что к Фридерике вернулось прежнее веселое настроение, и сочинял тем временем письмо к генералу. Госпожа Бантес, с одинаковой нежностью любившая и супруга, и дочь, все же не возлагала таких надежд на будущее, хотя и меньше боялась его, поскольку во всем положилась на Божью волю. Вальдриха она любила как приемного сына; но и господин фон Хан благодаря полученным рекомендациям и предпочтению ее супруга казался ей достойной парой для ее Фридерики. Она хотела только счастья для своей дочери — неважно, чьей рукой оно будет даровано.
Непредвиденное обстоятельство
— Ах, бедный Вальдрих! — сказала Фридерика в воскресенье, возвратившись со своей матерью из церкви и болтая с ней, сидя в теплой комнате у окна и бросая изредка взгляды на пустынные улицы, откуда доносился шум дождя. — Только бы он сейчас не был в пути! До самого последнего времени стояла благоприятнейшая для поездок погода, но как только он уехал, она резко испортилась.
— Солдат должен привыкать ко всему! — ответила госпожа Бантес. — И если ты желаешь стать женой солдата, то заранее привыкай к мысли, что твой муж больше принадлежит королю, чем тебе, а чести — больше, чем любви, и походному биваку — больше, чем дому, равно как и к тому, что если других мужчин подстерегает одна смерть, то солдата — тысяча. Поэтому я никогда бы не стала солдатской женой.
— Однако посмотрите в окно, мама: что там творится! Какое черное небо! Неужели вы не видите эти крупные градины на земле?
Госпожа Бантес улыбнулась, потому что ей кое-что вспомнилось, о чем она не решалась говорить раньше. После короткой паузы она ответила:
— Фридерика, ты не забыла? Сегодня ведь первое воскресенье адвента — начало властвования «мертвого гостя». Беспутный принц, кажется, всегда объявлялся в разгар бури.
