class="p1">Признаю, для меня, Грир Галлоуэй-Колчестер, это слишком громкое слово, чтобы использовать его по отношению к кому-либо еще. Но от этого становится менее правдивым. И подумать только, что моя репутация полностью запятнана
из-за него — того, кого пресса уже простила, того, кто так неожиданно связался с Абилин, того, кто разбил мне сердце…
Хлоп, хлоп! Я передвигаю коробки, придумывая еще больше синонимов.
Раздается стук в дверной косяк, и я, предположив, что это Гэвин, поднимаю голову, собираясь сказать, что в поднявшемся шуме снова виноваты коробки, но замираю. В проеме стоит не Гэвин.
Закрыв за собой дверь, Эмбри входит в мой кабинет, и, в сравнении с его дорогими часами и точеными скулами, все здесь выглядит дешевым и пыльным, а его голубые глаза затмевают все остальные цвета. Какое-то время он смотрит на меня, и я внезапно осознаю, как вспотела и покраснела, пока сердито передвигала книги, в то время как августовская болотная жара Вашингтона просачивалась в окно.
Выпрямившись, я убираю с лица выбившиеся пряди волос. Эмбри на долю секунды прикусывает губу, а затем подключает — как часто делает Эмбри в минуты неуверенности — свое очарование.
— Неужели не прошло и года, как я приходил к тебе сюда? — он улыбается мне, а затем делает жест, который, как я понимаю, подразумевает факультет гуманитарных наук Джорджтауна. Его часы блестят, попадая под лучи палящего солнца.
Улыбка, эти ямочки на щеках, и то, как сидит пошитый по индивидуальному заказу костюм на высоком стройном теле — я чувствую, что все это завораживает меня, и приходится собрать все силы в кулак, чтобы этому сопротивляться.
Двуличный. Опасный. Подлый.
Изменщик.
— Зачем ты пришел, Эмбри? Уж точно не для того, чтобы вспомнить старые добрые времена.
— Хочу поговорить с тобой. Мы не общались с тех пор… ну, ты понимаешь.
— С тех пор, как ты предпочел Абилин вместо нас? — спрашиваю я, не пытаясь спрятать враждебность в голосе.
Румянец заливает его щеки, но он не опровергает мое предположение.
В ночь перед тем, как Эмбри признался, что они с Абилин вместе, Эш притянул меня к себе на колени и объяснил, как именно Абилин отдала меня в лапы Мелваса, и говорил он настолько нейтральным и четким голосом, что я поняла, каких усердий ему стоит сдержать свою ярость. По его мнению, именно она слила видео в прессу, чтобы скрыть любые следы, связывающие её с Карпатией.
«Это невозможно доказать, по крайней мере, пока, — сказал он. — Но, пожалуйста, будь с ней осторожна».
Было больно осознавать, что моя лучшая подруга стала виновницей такого стыда и ужаса, но я обнаружила, что это больше тупая боль, как удар под дых, а не ножом. Что касается Абилин, то на моем сердце уже итак достаточно зарубцевавшихся шрамов, чтобы чувствовать что-то большее, нежели притупившуюся боль.
Но потом Эмбри рассказал, что начал с ней встречаться, и мне показалось, что мир накренился. Зная, что она сделала, как он мог смотреть на нее? Прикасаться к ней? Целовать ее? Трахать?
Той ночью я заползла в объятия Эша и прижалась лицом к его груди, даже не в силах заплакать, но отчаянно желая облегчения, которое бы принесли слезы. Оказалось, что для Эмбри в моем сердце недостаточно зарубцевавшихся шрамов. То, что он оставил нас ради Абилин, ранило и резало сильнее любого ножа.
И сейчас здесь, в моем кабинете, стоит Эмбри и умоляюще смотрит на меня.
— Грир. Пожалуйста. Я не хотел, чтобы так вышло.
— Не думаю, что смогу понять, на что ты вообще рассчитывал.
Он отводит взгляд, хмурит брови, которые образуют на переносице тонкую аристократическую линию.
— Я думал, что это мой лучший шанс из возможных, — говорит он с легкой скорбью, и есть что-то в том, как он это произносит, отчего я внимательно присматриваюсь к нему, замечая в его выражении лица новые двери там, где раньше были раскрытые окна.
— Лучший шанс для чего?
Он приоткрывает рот. В профиль, с прической как у мистера Дарси и высоким лбом, он словно сошел с обложки регентского романа в мягкой обложке.
— Я…
Он смотрит на меня, и что-то меняется в его глазах. Я понимаю, что это — момент, когда он решает сказать что-то другое, чтобы скрыть правду.
— Я не люблю ее, — вместо этого говорит он, и я думаю, в этом есть доля правды, но ее недостаточно. Примерно наполовину.
— Любовь — не просто чувство, Эмбри. Любить — значит совершать действия, делить время и пространство, и ты делишься этими вещами с ней. Ты выбрал ее, после того как сказа Эшу и мне, что выбираешь нас.
Он вздрагивает.
— Понимаю, все выглядит именно так. То есть, в некотором смысле так и есть, но ты должна поверить, что я люблю тебя и Эша больше всех. Если бы был способ…
— Нет, — говорю я ровным голосом. Столь же ровным, как и мое сердце, распухшее от страданий. — Я не могу быть с тобой, пока ты с ней. Ты знаешь, что она сделала — какую боль причинила. Как ты мог?
— Да знаю я, знаю, — стонет он, проводя рукой по глазам. — Я знаю, что она сделала. Знаю, что сейчас тебе больно. И если бы я мог это остановить, я бы так и сделал.
Я подхожу к нему и забираюсь на коробку с книгами, чтобы стать с ним одного роста.
— Ты можешь остановить это, — говорю я в ярости. — Можешь остановить это в любой момент, но не делаешь этого, и почему? Она умнее меня? Интереснее?
Его голубые глаза проложили дорожку вниз к моим губам, к шее, а затем вернулись к моим глазам.
— Нет никого умнее и интереснее тебя, — говорит он.
— Так в чем же причина, Эмбри? Она на вкус слаще меня? Ее киска нежнее? Более тугая?
Он прижимает меня к себе так быстро, что я даже не успеваю осознать, что происходит, но его сильные руки впечатывают меня в его тело, и, стоя на коробке, я чувствую его стояк прямо напротив моего центра. Я ощущаю исходящий от него жар, звук его поверхностного дыхания, каждый вдох и выдох. На задворках сознания я понимаю, что всё моё тело наполнилось светом, теплом и желанием. Я ужасно мокрая.
— Нет никого слаще тебя, — рычит он, уткнувшись лицом в мою шею. — Никого.
Каким-то образом мы сливаемся в поцелуе, его губы на моих, моя нога обхватывает его талию, чтобы плотнее прижаться к нему. Он берет мою вторую ногу и тоже закидывает ее на свою
