Обиженные повизгивания нелюдей стихли за стеной леса.
— Только не падай… Не падай…
Оправдывая опасения Айши, Харек выронил топор и стал медленно оседать на землю. Упал на колени, покачался, удерживая равновесие, потом погрузился одной рукой в ил…
— Милый! — Прежде чем болотница успела что-либо сообразить, Шулига отпихнула ее и кинулась к берсерку.
От холодной воды ее нога одеревенела и не ощущала боли. Рассыпая вокруг себя серебристые брызги, помогая себе руками, ободритка подбежала к берегу, плюхнулась на колени подле Харека, подхватила его под плечи…
Айша тоже двинулась к берегу, волоча за собой упирающуюся Гюду. Та мычала, пыталась оцарапать руку болотницы, тыкала пальцем вперед, указывая на неподвижное тело "Медведя".
— Он умер. Нечего бояться. Он умер…
Уговаривая княжну, Айша не увидела, как поверженный Хареком нелюдь тяжело заворочался, перекатился на бок, поднял сжимающую костяной нож руку. Болотница видела только, как этот нож опустился прямо на спину занятой Хареком ободритки…
Шулига даже не вскрикнула. И крови почти не было. Длинный коготь вошел в ее спину чуть ниже шеи, словно в воду, — мягко, неспешно, без обычного хруста. Сжимающие его пальцы разжались, выпустили округлую обточенную рукоять. "Медведь" заскреб землю под собой, выгнулся, упираясь в нее пятками и плечами и замер, — вытянутый и неподвижный.
Шулига тоже не двигалась. Она будто не заметила нападения: не изменила позы, не упала, по-прежнему склонясь над Хареком и удерживая на коленях его голову.
Волоча за собой Гюду, болотница обошла ободритку, присела, заглянула ей в лицо.
Никогда еще Шулига не была так красива. Ее губы были приоткрыты, как у удивленного ребенка, широко распахнутые глаза отливали зеленью, в растрепанных волосах сияла лунная пыль. Обеими ладонями ободритка бережно, будто великий дар, сжимала голову берсерка. Костяной коготь пронзил Шулигу насквозь, — из ее груди высовывалось зазубренное острие. С него медленными тягучими каплями стекала кровь. Падала на лоб Харека, скатываясь к его губам, оставляя извилистый след.
Только Харек уже ничего не чувствовал.
Нелюди не вернулись. Харек проспал всю ночь и еще день. Пока он спал, Айша вправила ему кость на плече, наложила повязку на рану в боку и прикрутила к покалеченной ноге сухую палку, — чтоб срослась кость.
К полудню ей пришлось развязать княжну, — оставлять тело ободритки ночью в лесу, на съедение диким зверям, она не хотела, а вырыть могилу в одиночку — не могла.
— Копай, — распутав веревку на тощих запястьях княжны, сказала она.
Принялась разгребать руками землю под выбранной заранее невысокой елью. Старая сухая хвоя впивалась болотнице под ногти, острые камешки царапали кожу.
Айша не очень-то надеялась на помощь блажной, поэтому удивилась, увидев ее опустившиеся в яму ладони. Худые пальцы княжны робко царапнули землю, выковыряли какой-то корешок, отбросили прочь.
— Так, — одобрительно сказала Айша. — Все так…
Они копали почти до темноты. Затем Айша подтащила Шулигу к вырытой яме, уложила туда, словно в колыбель, закрыла ободритке глаза, присыпав веки землей. Прочитала над мертвой прощальную песню, вспомнила какие-то слова из молитвы, которую случайно слышала в Гаммабурге. На всякий случай произнесла и их. На душе у болотницы застыла толстая корка льда. Она не ощущала горя или боли потери, должно быть, все ее горе унес с собой Бьерн.
— Если увидишь моего ярла, скажи, что я помню его, — шепнула, склонившись к уху мертвой ободритки. Обернулась к сидящей под елью Гюде, велела — Засыпаем…
Засыпав могилу землей, Айша подтащила поближе несколько камней, которые нашла неподалеку. Один за другим накатила их на свежий холмик. Землю могли раскопать голодные по весне звери, а камни должны были сохранить последнее убежище ободритки от их когтей и зубов.
Потом болотница подошла к распластавшемуся на земле Хареку, села подле него, обняла руками колени, уткнулась в них подбородком. Рядом пристроилась Гюда, — привалилась горячим боком, засопела тихонько.
— Видишь, как все вышло… — чтоб не слушать угнетающий, по-летнему веселый разговор леса, произнесла Айша. — Мои родичи берегут меня, ведут меня, дают мне спутников, чтоб вовремя остановить или уберечь от непоправимой ошибки. Они хотят, чтоб я вернулась. Ведь я Белая, мне не место среди людей. Если я вернусь, то стану очень сильной и очень злой. Я забуду о боли, о Бьерне, о тебе и Хареке. Все забуду… А я не хочу. Хочу — человеком, чтоб больно, чтоб помнить… У людей хрупкая жизнь, очень хрупкая… Но у меня и такой нет…
Гюда слушала, посапывала. Еловые ветки покачивались над головой болотницы, понимающе шуршали иглами. В беспамятстве тихо постанывал Харек, верно, все еще защищал свою женщину от нелюдей. Или впрямь вел ее через кромку в лучший мир, туда, откуда однажды пытался вернуть своего хевдинга, Белоголового Орма…
Княжна пошевелилась, негромко хрюкнула. Не понимая, смеется она или плачет, Айша обернулась. Тело княжны странно подергивалось, в горле перекатывался булькающий комок. Схватившись руками за живот, Гюда вдруг вскочила, отбежала за ствол дерева. Послышался кашель, плеск… Потом зашуршала хвоя под ее шагами. Пряча глаза, Гюда выскользнула из-за ели, вытерла тыльной стороной ладони рот, присела на корточки в отдалении от болотницы.
— Великие боги! — Оставив Харека, Айша подошла к ней, задержала в ладонях ее изможденное лицо. — Ты все еще носишь ребенка Орма?
Болотница полагала, что после плена и деревни нелюдей нутро Гюды само избавится от плода, как это не раз случалось у оголодавших и испуганных рабынь. Но жизнь, растущая внутри княжны, оказалась сильнее ее самой, — цеплялась за высохшее тело матери, наперекор голоду и безумию. Точно так же, как память болотницы упрямо цеплялась за Бьерна…
Айша коснулась плеча бывшей соперницы:
— Знаешь, если у тебя будет сын, он непременно станет князем. Он слишком сильный, чтоб стать кем-то другим.
— Человеком…
Айша не сразу разобрала глухой, клокочущий клекот, вырвавшийся из губ Гюды. Смолкла, ожидая. Потом переспросила:
— Что?
— Не надо… князем. — Гюда говорила по-словенски трудно, как будто вспоминая давно забытый язык. — Человеком.
— Человеком, — повторила Айша. Подперла кулаками подбородок, вздохнула. — Человеком…
И все-таки они дошли до родных мест Шулиги. На этом настоял Харек, а Айша, вспомнив предсмертные слова ободритки, не стала возражать.
После смерти Шулиги в берсерке ничего не изменилось. Айша сама рассказала ему страшную новость. Думала, желтоглазый сорвется, осерчает, примется в гневе крушить ни в чем не повинные кусты, но Харек молча выслушал ее, потом встал и ушел. Его не было всю ночь. Утром он принес добытого где-то зайца, бросил женщинам, приказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
