Да, чем?… Осталось только назвать два источника цитирования. Первый – «да умрет во мне… всякая злоба» – из первого тома извлечений из дневника протоиерея Иоанна Ильича Сергиева (Кронштадтского). Книга издана в Москве в 1884 году.
Через девяносто четыре года в Москве же, в издательстве «Мысль», издан второй источник – «Воспитатель атеиста», в серии «Библиотека для родителей», в редакции философской литературы, под общей редакцией доктора философских наук, профессора Д. М. Угриновича. Часть гонорара за это авторский коллектив, как отмечено, перечисляет в Детский фонд.
Остается добавить в этой связи, что первый источник с превеликим трудом доставлен из Америки, второй – куплен в книжном магазине неподалеку от деревни, все жители которой от мала до велика недавно, с открытием поблизости храма, крестились.
… Трудящемуся человеку, как правило, недосуг изучать, например, творчество Пушкина или Достоевского. Он поначалу доверяет «научным» выводам, считая, что они честны и корректны. Однако если выводы эти представляют собой недобросовестный конспект, упрощающе-уплощающий, тенденциозный подбор фактов и выборочно-заданное цитирование, – тогда живое чувство угадывает шулера, будь он трижды доктор или дважды академик. Тут и не хотелось бы, а придется вспомнить, что на тысячу человек русских и евреев соответственно приходится 20 и 700 лиц с высшим образованием, то есть соотношение представителей «великодержавного шовинизма» и вечно гонимых», обладающих корочками вузовских дипломов СССР – 1 к 35.
Вот и получается, по терминологии иных салонов полусвета, что, с одной стороны – «шоферня», «солдатня», «менты», «в навозе копаются», «гегемон»; с другой – выдающийся кинорежиссер… замечательный писатель-сатирик… историк-философ… экономист-публицист…
«Элита» посылает солдат в Афганистан и за это же судит настрадавшихся там. «Элита» возмущается: «А мы? Мы – не народ?» В ее глазах академик, сделавший «имя» на сомнительных трудах или на узко-кастовом понимании «прав человека», а порой и на трудах прямо вредоносных, значит, и во много раз больше, всех «Ванек и Машек», вместе взятых – если не великий, то, во всяком случае, выдающийся… Пусть в автора бросит камень тот, кто увидит на железной дороге в желтой ремонтной куртке еврейскую женщину. (Оговорюсь – я за то, чтобы там не было никаких женщин). Чувствуете, каким «диким» кажется этот совсем не дикий вопрос? Нет, или, точнее, нет представителей многоуважаемого народа среди «афганцев», среди пожарных, среди милиционеров-оперативников – то есть там, где нужно рисковать. Или даже просто созидать несомненные материальные ценности, абсолютно необходимые для жизни общества. Зато холеные пальчики умеют строго указывать и даже грозно постукивать.
«Темный, забитый народ»? Да нет, нечто другое, образованщине недоступное. Образованщина порой забывает, как называется инструмент для копания, а «темный, забитый» знал с десяток синонимов слова «лопата».
И, конечно, дело не только в лопате, и не только в сфере гуманитарных знаний. Дело в общем строе жизни, в разнице мировоззрения. Жизнь, основанная на трудовом цикле в единстве с природой, основанная на отношении к себе как к «рабу Божьему» и ничьему больше, основанная на отношении к земле, природе как к Божьему творению, которое надо беречь и приумножать – совсем иное, нежели жизнь, основанная на «звучит гордо»; на покорительстве, на самомнении, наконец, на неистребимой мыслишке – как бы, ничего не делая и не производя, получать наибольший гешефт. То есть, выражаясь привычным нам языком, на возобновляемой в разных формах эксплуатации трудящегося человека, которого не грех время от времени обвинить в тупости и лени, в жестокости и пьянстве, в неспособности к духовной жизни и еще Бог знает в чем, – благо он простодушен и безгрешным себя никогда не считает.
И сколько же развелось усердных сатириков, глумящихся над непрерывными народными бедами! Сколько «остепененных» экспертов-советников, по чьей вине эти беды множатся! Сколько режиссеров, плодящих насилие, и по поводу насилия негодующих! Поэтов-песенников, «пекущих» высочайше оплачиваемую дрянь, писателей, которые, не моргнув глазом «в прямом эфире», меняют убеждения как перчатки, в зависимости от политической обстановки.
И хоть бы один из них, хоть бы разочек да покаялся в тяжких грехах! Нет, – все валят на «темную массу», которой недосуг спорить и митинговать. Да и морально ли одно столичное «топотанье» на Пушкинской площади представлять как «мнение народа»? Вот и матерятся у телевизоров миллионы пожарных-трактористов-шахтеров, миллионы «мужиков в электричках».
– Чую, что знаю мало, а тут еще довирают, – жаловался один из них. – Совсем обнаглели!
А для гарантированной фильтрации отрасли знаний разбиты на участки, на каждом из которых «правит бал» один или несколько «общепризнанных» авторитетов. Это наблюдается в сфере отечественной истории, этнографии, словесности, в экономической науке, в медицине, в сфере международных отношений. Если говорить о последних, то, как журналист-международник по образованию, не могу не поделиться наблюдением: в этой сфере прямо-таки выводятся, как в инкубаторе, «специалисты», совершенно безразличные к судьбам родной земли, этакие «граждане мира», всепланетные комментаторы. Об этом вспоминаешь, когда кто-то из них, «общепризнанных», останавливаясь пролетом на территории СССР, дает рекомендации, как нам, прозябающим на этой «территории», жить, что нам любить, что ненавидеть, – да так напористо, с таким уверенным видом, что живо представляешь себе, как кто-то тяжко вздыхает у телевизора («в какой дыре мы живем!»). А кто-то швыряет в экран чем-то тяжелым (так, кстати, было в Ленинакане, в рабочей бытовке, когда наше телевидение «освещало» восстановительные работы в разрушенном землетрясением городе). Но – то ли не все просчитано у наших «фильтрующих», то ли инерция памяти действует, то ли какая-то случайность раскрывает глаза, – даже в «садках космополитизма» бывает «брак», не говоря уж о менее герметичных инкубаторах»…
В недавно открытом храме на Илью-пророка (2 августа) шла служба. Церковь, построенная в первой трети XVI века, последние шестьдесят лет стояла заколоченной. Но более чем полувековой хлам был выброшен за два дня. Тогда глазам открылись следы былых бесчинств, они оказались как бы законсервированными.
Глаза святых на древних фресках выбиты. Сами фрески в доступных с пола местах злобно расцарапаны. Распятие изрешечено пулями, иконостас разбит, выбиты окна, местами вырваны доски пола. Сорвана крышка с саркофага, под которым погребены основатели монастыря. Или динамита не оказалось, или, что возможно, не взял динамит могучих стен, – но все, что возможно без динамита, было сделано… И вот прошло два месяца.
Затеплилась жизнь в древнем храме. Уходят под купол леса, бесшумно работают художники-добровольцы. Иконостас еще импровизированный, дверь в заалтарную часть представляет собой просто раму на петлях. Лучи проникают сквозь щели в досках, которыми заколочены пока окна. Все напоминает времена первых христиан. Жизнь – затеплилась…
По пути к храму думалось, как перед важнейшим событием в жизни, – тревожно, внятно, исповедально…
Могут ли вообще существовать отдельно друг от друга культура и религиозность? Сектантство не беру – в нем чувствуется тупиковость, временность отдушины. «Не греет». «Неоязычество» брезгливо осуждается, но с каких позиций? «Страшной тайной» именуют даже гипотезы о дохристианской истории Руси. Что-то всемирное, из базальтовых слоев человеческой культуры, проглядывает в этих смутных гипотезах, которые не опровергаются, не подтверждаются строго научно. Их… боятся.
Два мировоззрения – две параллельные плоскости… Но «научная» не приносит покоя, только нервность и в конечном итоге – разрушение.
Культура созидается только при наличии фантазии, только при вере движениям своей души, тайному зову ее. Вдохновение нерасчленимо, анализировать его некогда, оно – насквозь духовное явление. Потому человек без веры – валун, человек с верой – дух парящий и созидающий новое качество… И потом, даже в человеческих отношениях: одно дело, ты видишь в ближнем свое подобие из мяса и костей, «сосуд греховный», другое – когда в другом видится полноправная отдельность. Божье творение, которое вызывает восторг и радость созерцания, светлую надежду на оправдание своей жизни. Грубо говоря – чувствуешь себя в хорошей компании, а не в обществе каторжников с гирями на ногах и в одинаковых арестантских робах.
Да, скорее всего, корень бед – в нежелании учитывать потребности национального характера, народного духа. Но, может быть, потребности эти все-таки не христианством сформированы – им лишь упорядочены? И Христа-то мы приняли с тем простодушием, с каким испокон веков относимся к заморским гостям. И сам Он, как иной пришелец, «ассимилировался» и «почувствовал» Себя на Руси более дома, чем «дома». Как почетный гость, усажен во главу стола.
