Проблема не столь абстрактна, каковой может показаться. Ребенок ваш приходит из школы и горячо рассказывает о гражданской войне. Глазенки горят. «А если бы ты?…» – «Я бы тоже…» «А если бы папа?» – «Я б и его…» И это вместо душеустроительного, добротолюбивого знания – окаймленное геометрическими фигурами и тригонометрическими формулами бездумие-бездушие… Юный рокер без глушителя на мопеде, но с глушителем в голове среди ночи будит многотысячный район, – нет места мысли о спящих детях, о не спящих родителях, нет мысли и о себе, даже о собственной жизни – все ему «до фени», все «по фигу»… Есть, говорят, даже молодежное движение «пофигистов»…
Старшеклассница, все прекрасно зная о разного рода последствиях, в том числе и для здоровья физического, идет на все тяжкие ради… не тряпки даже, ради вот этого самого самоубийственного самоутверждения, ради того, чтобы в день-час икс прошевелить потрескавшимися предсмертными губами: «А вот так вот!..» И уйти со злобным горьким чувством удовлетворения…
Дядечка вшил «торпеду» чуть ли не под гипнозом, но со странным удовольствием заливает ее водкой, «красиво» умирая на миру…
Женщина ради сомнительных удовольствий «свободы» идет на аборт, зная, что это – убийство, что, может быть, будет мучиться всю оставшуюся жизнь, казнить себя. Но и цель у нее – казнить себя!..
Чего здесь больше – страха перед жизнью, отчаяния, смрада «пламенного мотора» или подспудного сознания постыдности жизни, несовместимой с представлениями о добре, выработанными человеческим духом?
Или слишком затянувшееся, ставшее мучительным «знание о древе» без продвижения дальше, по неспособности из-за лени души или по невозможности из-за тщательно «расставленных» обстоятельств? Уместно вспомнить стихи одного из лучших наших поэтов Ю. Кузнецова:
Кем мы втянуты в дьявольский план? Кто народ превратил в партизан? Что ни шаг – отовсюду опасность… Гласность! – даже немые кричат, но о главном – покорно молчат. Только зубы от страха стучат… Я чихал на подобную гласность!
«Перестройка – это раздевание», – сетовал «мужик в электричке». Вот и я – только что сходил к колодцу за водой – а на нем афишка: «В видеосалоне – «Убийца в куще (Ужасы)» и «Последний девственник Америки (боевик)». Это уже в ярославской деревне, основанной еще куликовскими героями. «Комсомол лютует», как говорят местные старушки.
Безумие и бездушие провозглашаются первыми признаками «молодежности», – чем тупее, жестокосердней, бездушнее – тем «молодежнее». «Молодежные проблемы» – как правило, проблемы выбора шлака для заполнения пустот на месте старательно выхолощенной человечности.
Инфантильность поощряется через культ животных инстинктов, переходя в «изысканное» недомыслие, порой сохраняющееся до седых волос «детей XX съезда». Мужеподобные женщины и женоподобные мужчины чуть ли не лают уже с экранов. Любое возражение вызывает звериную ненависть: «надоело! допотопно! устарело! хватит!» Старшие относятся к подросткам как к инопланетянам. Побаиваются собственных детей, для которых цена человеческой жизни пала практически до нуля.
Сорокалетний отец рассказывал мне, что не ночует дома – боится, что сын зарежет (тому нужны деньги, постоянно и во все возрастающем количестве). Сыну двадцать лет. Отец советовался: «заявлять или не заявлять?» Отец – коммунист. Полная растерянность. Сын хотел в последний раз заработать денег в восьмом классе. Это было запрещено… Прозорливо, не правда ли? – раздувать культ вещей параллельно с обнищанием, дефицитом и запретом подросткам заработать. Конфронтацию на этой только почве можно «раскрутить», не выходя из кабинета. Вот только какого?
Идеальным средством для манипуляции сознанием стал телевизор – единственное «окно в мир» для многих. На фоне серых будней, наполненных нервотрепками и очередями, на фоне серых зданий и «промзон», на месте живой природы, на фоне тотальной обшарпанности быта, домашний экран представляется как бы единственным пестрым пятном, точкой, в которой человек вроде как скрепляется со всеобщей «кровеносной» системой организма, называемого обществом. Все остальное, что может и должно объединять граждан страны, – или разрушено (а вдогонку– «ату его, ату!»), или эфемерно. Остались, условно говоря, Тото Кутуньо и комиссар Катанья. Всеобщая унификация телевидением сглаживает те неровности, которые и составляют индивидуальность. Глядение до умопомешательства становится обычным явлением. Тот, что посильней, догадывается об утонченном насилии, над ним производимом. Раздражается, выделяясь и «подставляясь» под массированный удар взращенных в угаре. Он и боится своего прозрения, своей «самости», и глушит себя, гасит.
В этом смысле телеэкран можно назвать «окном с видом на запой». Разговоры вплоть до речевых оборотов, мнения вплоть до прогноза подписки или голосов на очередных выборах, – все при желании легко просчитывается, предугадывается точнее, чем прогноз погоды. А желание есть, не может не быть. Вот только у кого?
Телевидение – в руках высокопоставленных функционеров. Аппарата, как принято теперь говорить. Хватка железная. Удилища крепки, черви насажены. Но что нас-то заставляет клевать на эту наживку? Вопрос риторический. Все вкупе. И прежде всего – собственная духовная неопрятность, так скажем.
Мы коротаем дни. Мы коротаем жизни, временность которых – во внушенном нам понимании – категория не философичности, а признак никчемности, мы коротаем… уверенные к тому же, что над нами – пустота, а за гробом – зловонный тлен.
Можно ли ждать каких-либо откровений, если находишься в этом состоянии духа? Можно ли назвать такое положение случайным, если мы видим, насколько всеохватно это порабощение духа, насколько неудержима атомизация общества на отдельных растерянных, отчаявшихся, растениеобразных, агрессивных, – в общем, таких «разных, разных, разных», что временами выть от тоски хочется?
Насильственный декаданс ныне набрал такие обороты, что порой кажется, – не от «демос» (народ) происходит наша демократизация, а попросту от «демонов», терзающих и добивающих уже человеческую душу.
Оккультизм цветет пышным цветом, целые аудитории засыпают под взглядами гипнотизеров. За обоями по ночам зашуршали «барабашки». Полстраны ставит стаканы с водой перед телевизорами – очищать, а над всем этим непрерывно звучит: «Мы – материалисты!»
А что, и материалисты! Ведь если можно заставить полстраны поверить во что угодно и что угодно внушить из крохотной студии, минимальными средствами, «оптово», так сказать, – то почему не внушить однажды, что все доброе есть злое, все светлое есть черное, и оно – доброе и светлое – есть то, что мешает перестройке!? Круши его, гаси!
С каким искренним восторгом выльется тогда разбуженная энергия и накопленная злоба! Все дозволено, юноши! Молодежь – впереди перестройки, она – наша надежда. Бей их!.. И побьют. В Кампучии и – раньше – в Китае эта система уже сработала, у нас – отрабатывается. Хотя бы на травле «трех журналов». Уже страшно подписываться, – признавалась одна читательница, – вдруг они начнут по спискам подписчиков?…
Вот до чего дошли страхи… Хотя некогда именно так – по спискам отделений Союза русского народа – и расстреливали. Гимназистов и профессоров, рабочих и интеллигентов…
Но о телевидении – это так, кстати. Вот грядут очередные выборы, например. Масса избирателей, воспитанная на телестереотипах зрительного ряда, отучающего мыслить аналитически; масса людей, истосковавшаяся по, скажем, колбасе (или стиральному порошку, или… сами дополните), вдруг слышит: «Выберете меня – будет колбаса!» А с лотков у трибуны уже продают.
И ведь купит этим, кто бы то ни было купит! Несмотря на то, что порой неизвестен колбасный состав (вон в Архангельске «Останкинскую» продавали с изрядными бэрами в придачу). А кто может «дать» колбасу в одночасье? Только та самая власть, которая до «звездного часа» выборов об этом «не помнила». Тогда ворчали, теперь – голосуют. Проголосуют – все пойдет по-старому.
Латание дыр, паразитизм за счет неведомо кого (все ведь обезличено), – а при этом всякое движение к труду вызывает подозрительность: заработать хочет! Вот и вините после этого кого угодно – ему, как сказал отпускник в электричке, хоть бы хны.
Но бывает и еще проще, и еще сложней. Проще – это когда наезжает местный начальник и кнутом-пряником велит: «За меня голосуйте!» Безволие, запуганность, пьяное безразличие поднимают лес рук, – аккурат как в застойные времена. Этим испугом, как химикатами поле, облита чуть ли не вся страна. Он, надо сказать, чувствуется и в митинговом роении: скучиться – громко, но безответственно.
А сложней… Это кампании посерьезней. Например, реабилитация самодержавия как политической системы, – но – категорически! – без учета его религиозного смысла. Для чего это может делаться? Как вы, читатель, мыслите? Или. Бичевание Сталина, доходящее до абсурда, такого абсурда, что живой человек сначала превращается в сказочного злодея, а потом – в сознании иных – в мученика, с чертами идеала, по которому начинают вздыхать. Тут невольно вспомнишь о чучелах на японских предприятиях – чучелах директоров, предназначенных для битья. Но и глобальней можно вопрос поставить, вкупе с первым: уж не диктатора-самодержца ли должно востребовать замороченное общество, по расчетам… чьим, неизвестно?
