— Обязанность всего коллектива редакции, — говорил Делез Николаевич, выступая на летучке, — помогать Главлиту. Проявляйте инициативу: при отказе авторам ссылайтесь не на цензуру, а на ваше собственное решение.
В индивидуальных беседах Волобуев просил не называть его цензором. От этого слова веяло чем-то холодным.
— Я простой политический редактор…
Макарцева это раздражало. Но по свойственной ему деликатности он не вмешивался в решения лиц, ему не подчиненных. Однако в душе он считал, что не позволит Главлиту встревать в те вопросы, за которые он сам отвечает перед ЦК. Впрочем, и Волобуев никогда не доводил температуру до высокой.
— Мое дело — поставить на ваше усмотрение и доложить своему начальству, Игорь Иваныч. — А решать, если это не касается конкретных государственных тайн и конкретных ограничений по спискам, — решать, конечно, вам!
Слово «конечно» успокаивало Макарцева, и он об очередном конфликте забывал. Деловая энергия Делеза искала выхода, но существовало и чувство опасности. Героизм в тылу только мешал, а его отсутствие только помогало. Войдя во вкус новой профессии, Волобуев размышлял о своем новаторском вкладе в деятельность Главлита. Он пришел к выводу, что его функция не дает полных результатов, так как он приступает к работе над уже готовыми материалами. Вот если бы цензор мог подключаться к автору на стадии замысла, тогда не возникало бы необходимости вынимать лишнее.
В январе 69-го Волобуеву исполнилось пятьдесят. Подготовить приветственный адрес юбиляру Ягубов поручил Кашину, а написал его, конечно, Яков Маркович Тавров. Кашин обошел с письмом отделы. Все сотрудники «Трудовой правды», включая Макарцева, подписались под словами: «Желаем Вам, добрый друг нашей газеты, крепкого здоровья и дальнейшей плодотворной работы на ниве славной ленинской печати». Редакционный художник Матрикулов реализовал идею Якова Марковича и изобразил на обложке Волобуева, держащего в одной руке серп, а в другой молот. Яков Маркович пояснил друзьям, что молотом цензор бьет автора по голове, а серпом по…
48. НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЕ АССОЦИАЦИИ
На двери комнаты маячила дощечка «Уполномоченный Главлита. Вход воспрещен».
— Ну что? — с порога спросил Ивлев, без особого усердия пожал Волобуеву руку и сел на стул.
Делез приветливо ему улыбнулся.
— Слушай, Вячеслав Сергеич! Объясни: почему у вас всегда спешка? Я тут человек новый, прошу, требую, чтобы материалы приносили заранее, ну хотя бы за неделю. Мне же надо согласовать с начальством. Нет! Норовите в последнюю минуту…
— Мы — газета! На кой нужно старье через неделю?
— Это — неправильное понимание. Я что ли ограничения придумываю? В Главлите не дураки сидят. Там специально создали группу подтекста — неконтролируемых ассоциаций. У меня инструкция: первый раз читать текст, второй — подтекст. Раньше главным был контроль и профилактика текстонарушений, теперь — подтекстонарушений. К примеру, автор рассуждает о средних веках, а читатель соображает, что у нас еще хуже. Текст укрепляет советскую власть, а подтекст расшатывает.
— И при чем тут «Мутная вода»?
— Сейчас поясню. Критикуете милицию, вроде бы ничего опасного. А читатель поймет, что мутная вода — это система в целом, понимаешь?
— Какая логика?! — Ивлев встал и, повернув стул за спинку, пристукнул им об пол.
— А ты не ищи логики. Что вчера можно было печатать, сегодня уже нельзя. Нынче можно карикатуры на глав одних иностранных государств, завтра на других. Я подчиняюсь последней инструкции, только и всего.
— Ладно, — Слава сделал вид, что уступил. — Ты, как всегда, прав, Делез Николаич. Снимем материал, не волнуйся!
— Не я волнуюсь — Степан Трофимыч.
— Он же уехал!
— Пришлось домой позвонить. Оказалось, он о статье-то понятия не имел. Разберется, если уже не разбирается.
— Дома?
— Зачем дома? Сюда покатил…
Ивлев смотрел на Волобуева в упор, размышляя: сказать что он думает или просто плюнуть в лицо — круглое, здоровое, спокойное. Не сделал он ни того, ни другого, а просто вышел, аккуратно прикрыв дверь.
Теплые, только что отлитые, серебристые стереотипы третьей и четвертой полос, уже подписанных дежурным редактором Полищуком, пошатываясь на крюках и поскрипывая, давно приползли в печатный цех. Печатники, отрываясь время от времени пососать бесплатного молока из пакетов, снимали тяжелые блоки и устанавливали в ротационные машины. Шла приправка. Медленно прокручивая валы, рабочие подгоняли, подпиливали, придавливали отливки, чтобы оттиск краски был равномерный .
ТАСС дал отбой, и пошла первая полоса. Отбой означал, что в номер не поступит срочного материала, в передаче которого газетам ТАСС сам является переправочным звеном. Где готовятся эти важные материалы, обязательные для всех газет, неизвестно. Но о возможности появления таких coобщений редакции уведомляются заранее. В наборном цехе все еще задерживалась вторая полоса, подвал которой занимала статья Ивлева «Мутная вода». Рабочие подходили и читали ее в зеркальном изображении. Такое бывало редко: свою газету печатники презирали, а информацию получали дома сквозь глушилки.
Стереотиперы задерживали печатный цех, а тот — экспедицию. Автомашины ожидали мешки с матрицами, чтобы везти на аэродромы. Там их растаскивали по самолетам и отправляли в города, где «Трудовая правда» печаталась и выходила утром вместе с местными газетами. Срыв графика на несколько минут задерживал доставку газеты в киоски по всей стране. Миллионы, идущие на работу, не успевали купить газету, и она шла в макулатуру.
В ожидании отбоя в редакции наступила тишина. Взрывы смеха доносились из комнаты Раппопорта, в которой, кроме хозяина, сидел Закаморный. Дверь в отдел писем была полуоткрыта. Надя, прислушиваясь к шагам в коридоре, тихо регистрировала дневную почту, хотя спокойно сделала бы это завтра. Ивлев мог заметить, что она здесь, и тогда до метро они дошли бы вместе. Кашин кормил рыбок у себя в кабинете, решив оказаться по дороге домой с машинисткой Светлозерской, дежурившей до отбоя на случай, если дежурному редактору понадобится допечатать в номер. Между тем Ягубов стремительной походкой уже входил в наборный цех. Начальники печатного и стереотипного цехов едва за ним поспевали. Начальник наборного спешил навстречу.
— Где ближайший телефон?
Ему показали. Ягубов был бледен, немного взлохмачен. Пиджак, надетый впопыхах на голубую шелковую майку, был застегнут на все пуговицы, а не на среднюю, как обычно. Подойдя к телефону, Степан Трофимович набрал внутренний номер Полищука.
— Лев Викторыч! Прошу срочно спуститься в цех.
Не ожидая ответа, Ягубов положил трубку и, протянув руку вперед, потребовал:
— Полосу!
Ему протянули пахнущий краской лист. Ягубов сразу углубился в чтение, будто стоящих вокруг него и ждущих распоряжений людей не существовало. Дочитав до конца, он аккуратно сложил лист и стал рвать на мелкие части. Измельчив, он смял их, затем разжал пальцы и ссыпал обрывки в ящик для мусора.
— Сколько экземпляров тиснули? — спросил он.
Начальник наборного стал загибать пальцы:
— Дежурному редактору, цензору, «свежей голове», бюро проверки, в отдел спецкорров и в корректорскую, — шесть, как обычно.
— Соберите все шесть немедленно. За нехватку каждый из вас отвечает партийным билетом. Предупредите рабочих, мастеров, охрану…
— Ясно!
Подошел Полищук. Люди расступились, давая ему возможность говорить с Ягубовым. Полищук был явно смущен.
— Нехорошо получилось, Степан Трофимыч, — он попытался смягчить конфликт. — Не предупредил вас и взял ответственность на себя. Но печатать ведь и не собирались. Только для переговоров. Ведь с Какабадзе несправедливо…
— А со мной — справедливо, Лев Викторыч? — не дослушав, медленно проговорил Ягубов. — Или, может, я не ваш сотрудник? Но об этом потом…
Он повернулся к начальнику наборного цеха:
— Чего вы стоите? Ставьте в полосу загон. Или вы всю ночь тут проторчите?.. Лев Викторыч, пройдемте ко мне.
Ягубов нагнул голову, словно собрался бодать собравшихся, и ни на кого не глядя двинулся к двери. Он поднялся к себе в кабинет и открыл его своим ключом.
— Садитесь, Полищук, — теперь, когда меры были приняты, а ответсек у него в руках, Степан Трофимович успокоился и подобрел. Он просто сидел и курил в задумчивости сигарету за сигаретой. — Ну и дела! Как прикажете все это понимать? Ведь обманули-то не меня — я рядовой партийный работник. Вы обманули партию!
— Макарцев в этом вопросе меня поддержал бы.
— Опасная игра! Я думаю, что Игорь Иваныч поставил бы честь газеты выше личных симпатий.
— При чем тут личное? Наоборот! Это и есть защита чести газеты!
— Подмена понятий! Вы можете поручиться за Kaкaбaдзе, как за себя?.. Видите? Что же ставить престиж газеты на карту из-за одного сотрудника. К тому же, если говорить откровенно, я убежден: у нас в стране человек не может быть арестован, если он не виноват!
