С началом турецкой войны в 1828 году положение армянского народа, а с ним и Карапета значительно ухудшается; их жизнь и имущество подвергаются открытым опасностям; никто не стесняется сделать зло армянину. После побед Паскевича в Ахалцихском пашалыке арзерумские турки, по природной своей недоверчивости, стали искать различных суеверных причин, чтобы предать мечу всех христиан, опасаясь, чтобы они не перешли на сторону русских и еще более не ухудшили бы их положения. Задумав этот план, турецким властям прежде всего нужно было сокрушить сильного покровителя христиан, в лице самого архиепископа Карапета.
И вот однажды, в воскресенье, когда Карапет служил обедню, ему дали знать, что за ним явились турецкие солдаты. Епископ должен был прервать литургию. В глубоком умилении он преклонил колени перед алтарем, поручая себя и свой народ покровительству Бога, и вышел из храма. Его тотчас арестовали и под конвоем повели к паше. Народ в ужасе разбежался из церкви. Карапет уже слышал, что власти ищут только случая, чтобы погубить его, и думал, что ему не придется более увидеть свою паству. Под влиянием жгучего солнца и душевных волнений Карапет вдруг почувствовал себя дурно и упал на каменные плиты улицы. Оторопевшие солдаты не знали, что с ним делать. К счастью, в это время подоспел монастырский служка Георгий, и глоток принесенной им холодной воды привел епископа в чувство. «Что это?.. Зачем эта вода?..» – спросил он у Георгия. «Отец святой! – отвечал слуга. – Посмотри, в каком положении ты находишься». Тут только почувствовал архиепископ боль в голове и заметил, что его лицо и платье были залиты кровью. Но ему не дали даже оправиться и повели дальше. В огромной дворцовой зале, куда ввели наконец Карапета, заседало множество турецких сановников и присутствовал сам сераскир. Совещание еще не кончилось, и архиепископ стоя должен был ожидать решения своей участи. Наконец приговор был объявлен. Вина Карапета заключалась в том, что накануне, в субботний день, армяне самовольно заперли лавки, и местная полиция была убеждена, что они разошлись по домам для того, чтобы удобнее составить заговор против правительства. Участвовал ли сам Карапет в этом заговоре или не участвовал – в глазах турецких судей не составляло важности; довольно того, что он был главой народа и должен был отвечать за его поступки. А так как время было военное и возмущение армян могло предать Арзерум в руки неверных, то архиепископ в пример и страх другим приговаривался к смертной казни через повешение. Жестокий приговор не смутил доблестного пастыря; но он боялся, что это послужит сигналом к истреблению всех вообще христиан, и решил защищаться против несправедливого обвинения. Карапет объяснил, что лавки действительно были закрыты, и даже закрыты по его приказанию, но потому что накануне был турецкий праздник и торговать в этот день со стороны армян было бы непростительной дерзостью. «Очень хорошо, – сказал сераскир, – но турки, сидя дома, не могут задумывать заговоров, тогда как армяне ищут только предлога, чтобы собирать запрещенные сходбища». – «За спокойствие армян я отвечаю, – сказал Карапет, – но оно нарушено и не было, а если вам неприятно, что лавки закрыты вчера и сегодня, я немедленно велю отворить их». – «Теперь уже поздно, – отвечал паша, – решение совета должно быть исполнено».
Но в это время один из судей, заметив кровавые пятна на лице и платье епископа и, может быть, тронутый жалким положением человека, которого не любили, но которому не могли отказать в уважении, предложил изменить решение совета и вместо смертной казни, определенной одному епископу, назначить тяжелые военные работы всему его народу. Было это так устроено заранее или решение действительно существовало и было отменено – неизвестно; но Карапет получил свободу под условием заставить свой народ возвести вокруг Арзерума и у горы Святого Знамения сильные окопы. Через два часа, несмотря на праздничный день, тысячи армян с лопатами, кирками и тачками вышли из городских ворот и принялись за работу. Сам Карапет, переодевшись в простое платье монастырского служки, работал вместе с другими, не позволяя себе отдыхать ни минуты. Эти мучительные работы продолжались четыре месяца кряду, продолжались и в будни и в праздники, с утра до позднего вечера, и во все это время армянские семьи, лишенные материальной поддержки, переносили нужду и лишения, моля только Бога, чтобы скорее пришли русские. Все средства церкви, собранные епископом с таким трудом и бережливостью, ушли на прокормление этих несчастных семей и, наконец, совершенно иссякли. Карапет торопил всех с окончанием работ.
До сего времени осталась еще песня, свидетельствующая, с каким терпением и безропотной покорностью судьбе переносили армяне это тяжелое время:
Москва идет к Арзеруму, и горе упало на головы армян.
Строгий приказ сераскира отнял сон у глаз наших, покой у наших семейств. Идем к окопам, к окопам!..
Придет зима, начнутся бураны, и положение наших семей сделается печальным.Оставили мы свои дома и пришли к Святому Знамению копать окопы, окопы…Лопаты, кирки, тачки – все пущено в дело. Малые и большие из нас переболели.Но если бы не благословение святого архиепископа – всем бы несдобровать нам. Будем копать окопы, окопы…
Однажды, когда громадные сооружения уже оканчивались, Галиб-паша, благодаря Карапета, с гордостью сказал ему: «Пусть теперь подойдут сюда русские, посмотрим, в каком положении они очутятся». – «Извините, паша, – отвечал архиепископ, – если русские только дойдут до окопов, то им уже нетрудно будет перешагнуть через них». Это вырвавшееся слово зародило опять сомнение в верности Карапета, и за ним учредили строгий секретный надзор.
Вскоре после этого от эчмиадзинского католикоса пришло послание на имя турецких армян, в котором он призывал их, во имя Бога, помогать русским, как братьям во Христе, когда победоносные войска их подойдут к Арзеруму. Послание это, однако же, попало в руки турецких пашей. Карапет опять был предан уголовному суду, но опять успел оправдаться, доказав на суде, что подкупленный переводчик совсем иначе передал пашам содержание этого послания. «Впрочем, – сказал он в заключение, – если бы оно имело и то значение, которое ему придаете, то, попав в мои руки, оно оказалось бы безвредным, ибо я силой своей духовной власти никогда не допустил бы возмущения в городе». На этот раз Карапет отделался крупным пешкешем, а на армян наложена была контрибуция: сераскир приказал Карапету в три дня поставить двести лошадей для перевозки из города в лагерь провианта… У арзерумских армян, занимавшихся преимущественно ремеслами да городской торговлей, не было и десятой части такого количества вьючных животных, и, несмотря на то, в назначенный срок лошади были поставлены, хотя для этого пришлось не только затратить церковные суммы и национальную кассу, но и распродать большую часть скота, имевшегося у жителей. Но Карапет не щадил ничего, хорошо понимая, что неисполнение приказа может повести за собой еще более тяжкое бедствие – грабеж армянских домов. Сераскир остался очень доволен усердием армян, он даже воскликнул: «Молодец, черноголовый эфенди!» – и пригласил его к себе на кофе, но Карапет отказался, опасаясь отравления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
