мне жаль. – Она с удивлением поняла, что ей действительно жаль. – Бедная Изабелла…
– Ты приедешь?
– Ты этого хочешь, Блэйн?
– Это ее последняя просьба. Если откажем, нам гораздо труднее будет переносить вину.
– Я приеду, – сказала она и повесила трубку.
Ей потребовалось несколько минут, чтобы умыться, переодеться и чуть подкраситься. Она ехала по почти пустым улицам, и только в большом доме Блэйна на Ньюленд-авеню в окнах горели огни.
Он встретил ее у двустворчатой входной двери из красного дерева и не обнял, а просто сказал:
– Спасибо, Сантэн.
Только тут она увидела стоящую в прихожей за ним Тару.
– Здравствуй, Тара, – поздоровалась она. Девушка плакала. Ее большие серые глаза опухли и покраснели, а лицо было таким бледным, что рыжие волосы, казалось, пылали. – Сочувствую.
– Нет, не сочувствуете.
Тара враждебно смотрела на нее, потом ее лицо дрогнуло. Она всхлипнула и убежала по коридору. В глубине дома хлопнула дверь.
– Она очень расстроена, – сказал Блэйн. – Извини ее.
– Я понимаю, – ответила Сантэн. – Я это заслужила.
Он покачал головой, не соглашаясь, но сказал только:
– Пойдем.
Они бок о бок поднимались по винтовой лестнице, и Сантэн негромко спросила:
– Что с ней, Блэйн?
– Отказ позвоночника и нервной системы. Процесс, который шел долгие годы. Теперь еще пневмония, и она не может сопротивляться.
– Боли? – спросила Сантэн.
– Да, – ответил он. – У нее постоянные боли, которых обычный человек не вынесет.
Они прошли по широкому, устланному ковром коридору к двери. Блэйн постучал и открыл:
– Прошу.
Комната была большая, в спокойных зеленых и синих тонах. Занавески были задернуты, на столике у постели горела лампа, рядом стоял человек, очевидно, врач. Блэйн и Сантэн подошли к кровати под балдахином на четырех столбиках, и хотя Сантэн старалась подготовиться, она вздрогнула, увидев фигуру на взбитых подушках.
Она помнила строгую и спокойную красоту Изабеллы Малкомс. Теперь на нее ввалившимися глазами смотрела мертвая голова, и сморщенные растянутые губы улыбались, обнажая желтоватые зубы. Эта застывшая улыбка казалась непристойной. Эффект усиливали рыжие волосы, облаком окружавшие изуродованную голову.
– Вы очень добры, что пришли.
Сантэн пришлось наклониться, чтобы услышать тонкий голос.
– Пришла, как только узнала, что вы меня ждете.
Врач негромко вмешался:
– Вы можете остаться всего на несколько минут: миссис Малкомс должна отдохнуть.
Но Изабелла нетерпеливо шевельнула рукой, и Сантэн увидела, что ее рука – птичья лапа с хрупкими костями, обтянутыми восковой кожей, в сетке голубых жилок.
– Я хочу говорить с глазу на глаз, – прошептала Изабелла. – Пожалуйста, оставьте нас, доктор.
Блэйн наклонился, поправляя ей подушку.
– Пожалуйста, не утомляй себя, дорогая, – сказал он, и его мягкость к умирающей вызвала у Сантэн болезненную ревность, которую она не сумела подавить.
Блэйн и врач тихо вышли. Щелкнула щеколда, дверь закрылась. Впервые женщины остались наедине. Сантэн охватило ощущение нереальности происходящего. Много лет эта женщина играла огромную роль в ее жизни, само ее существование означало, что Сантэн подвержена низким переживаниям: от зависти и ревности до гнева и ненависти. Но сейчас, когда она стояла у постели умирающей, все эти чувства исчезли. Она ощущала только огромную жалость.
– Подойдите ближе, Сантэн, – прошептала Изабелла, поманив ее слабым движением худой руки. – Говорить так трудно.
Сантэн порывисто опустилась на колени у кровати, так что их глаза оказались на одном уровне. Ей очень хотелось раскаяться в том, что она принесла столько горя, и попросить у Изабеллы прощения, но та заговорила первой:
– Я сказала Блэйну, что хочу помириться с вами, Сантэн. Сказала, что понимаю: вы двое ничего не могли поделать, когда влюбились друг в друга, и что я понимаю: вы старались по возможности щадить меня. Что вы никогда не мстили, что, хотя могли увести его, так и не подвергли меня этому последнему унижению. Что, хоть я больше не женщина, вы позволили мне сохранить остатки достоинства.
Сантэн чувствовала, как жалость затопила ее душу, заволокла глаза. Ей хотелось взять это хрупкое умирающее существо на руки и обнять, но что-то в глазах Изабеллы помешало: яростный свет гордости. И Сантэн просто склонила голову, продолжая молчать.
– Я сказала Блэйну, что вы наполнили его жизнь счастьем, которого я не могла ему дать, но несмотря на это и благодаря вашей щедрости отчасти удержать его.
– О Изабелла, не знаю, как сказать вам…
У Сантэн перехватило горло, и Изабелла жестом попросила ее молчать.
Казалось, она готовится сделать какое-то огромное усилие. На ее щеках появилась слабая краска, в глазах вспыхнул свирепый свет. Дыхание участилось, и когда она снова заговорила, ее голос звучал сильнее и резче:
– Я сказала ему все это, чтобы уговорить привести вас сюда. Догадайся он о моих истинных намерениях, он не позволил бы вам прийти.
Она оторвала голову от подушки, и ее голос превратился в змеиное шипение.
– Теперь я могу сказать вам, как сильно ненавидела вас каждый час своей жизни, как эта ненависть надолго сохранила мне жизнь, чтобы я могла мешать вам завладеть им как мужем. Сейчас, когда я умираю, эта ненависть выросла в сотни раз…
Она замолчала, чтобы передохнуть, и Сантэн шарахнулась от ее взгляда. Она поняла, что Изабелла доведена до безумия пережитой болью, долгими разъедающими ненавистью и ревностью.
– Если проклятие женщины имеет хоть какую-то силу, – снова заговорила Изабелла, – я проклинаю вас, Сантэн Кортни, своим последним вздохом. Да, пусть вы познаете ту же пытку, на какую обрекли меня, пусть познаете боль, какую знала я. В тот день, когда вы будете стоять перед алтарем с моим мужем, я протяну к вам руку из могилы…
– Нет! – Сантэн встала и попятилась к двери. – Нет! Перестаньте! Пожалуйста, перестаньте!
Изабелла рассмеялась – резко, насмешливо.
– Я проклинаю вас, и пусть мое проклятие отравит вашу незаконную связь. Я проклинаю
