Кольцов играл ведущую роль в борьбе за автономию науки в русских университетах (а В. И. Вернадский в Академии наук). Вместе с дружески настроенными коллегами Кольцов занимался созданием современной русско-немецкой зоологической школы; его усилия были прерваны войной 1914 года. Он нашел другой способ реализовать свое устремление ввести физико-химический метод в биологию (и интерес к евгенике и биологии человека) и организовал институт экспериментальной биологии, утвержденный Временным правительством в бытность Вернадского товарищем министра народного просвещения. Ради успеха института и своих учеников Кольцов пожертвовал своей научной работой. Блестящий организатор, Кольцов четко выстраивал для института диверсифицированную внешнюю среду и структурировал среду внутреннюю. Старшие ученики Кольцова, возглавившие лаборатории, подбирали по сродству сотрудников из младших его учеников. Такая структура сделала небольшой институт чрезвычайно устойчивым – в ходе атак периода Культурной революции на основе отчужденных от него структур, проблем и сотрудников было создано пять (!) самостоятельных научных учреждений, но Кольцовский институт сохранял индивидуальность и тогда, и весь период гонений 1930-х. И даже через четверть века после смерти Кольцова Б. Л. Астауров, один из его ближайших учеников и друзей, смог из остатков ИЭБ организовать при Академии наук Институт биологии развития им. Н. К. Кольцова, продолживший общую стратегию кольцовского ИЭБ в новой научной ситуации [104] .
Филипченко был сосредоточен на собственных исследованиях. Он приобрел влияние на русских зоологов и ботаников следующего поколения благодаря ряду учебников по наследственности, изменчивости и эволюции, которые он многократно переиздавал. Несколько сотрудников Бюро по евгенике Филипченко и аспирантов его кафедры работали в области его научных интересов; в «Известиях Бюро» печатались исключительно работы Ю. А. и его сотрудников. Бюро несколько раз меняло название и направление, и к концу дней Филипченко (19 мая 1930-го) оно именовалось Лабораторией генетики.
Весной 1930 г., когда это последнее наименование не было еще известно Кольцову («я не знаю, как Ю. А. Филипченко назвал по-новому свой отдел…»), он выступил с проектом создать Институт прикладной генетики, объединив свой Генетический отдел МО КЕПС (его высоко оценивает Ком. Академия и Наркомзем РСФСР, но ему «приходится плохо от Ленинской Сельхоз-Академии») с Бюро по генетике КЕПС Филипченко («…но конечно, мы сумеем вступить с ним в должный контакт и распределить темы»), и писал об этом В. И. Вернадскому [105] .
Ю. А. Филипченко умер в том же месяце. Институт прикладной генетики не состоялся. Николай Иванович Вавилов, так сказать, усыновил маленькую Лабораторию генетики – и растворил ее в своей грандиозной научной империи.
Но не всю. Основной сотрудник Ю. А. – приехавший из Киева сложившимся зоологом Феодосий Григорьевич Добржанский, дальний родственник Ф. М. Достоевского (см. «Хронику рода Достоевского» М. В. Волоцкого, 1933), – был тогда в лаборатории Т. Моргана, куда он уехал в 1927 г. по стипендии Фонда Рокфеллера. Продлевая командировку, он страстно желал вернуться к своему дорогому патрону и другу Филипченко. Красноречиво говорят об этом его обильные письма, до поздней весны 1930-го, последних дней Ю. А. Филипченко. Вавилов с обычным для него энтузиазмом звал Добржанского в Ленинград: лаборатории не оборудованы, придется читать лекции и писать учебники, жить пока что негде, но быт как-нибудь устроится (и всегда все устраивалось), зато перспективы – грандиозны!
Вавилов и Добржанский встретились на VI Интернациональном конгрессе генетики в Итаке (США) в 1932-м. Теперь уже Вавилова всюду сопровождали два молодых человека, не давая им откровенно пообщаться. Как-то в обед, в столовой самообслуживания, Вавилов и Добржанский заметили два свободных места среди занятых, перемигнулись и подхватили свои подносы. Молодые люди заметались, но делать было нечего. Вавилов велел Добржанскому не возвращаться – ни в коем случае! [106] Добржанский ежегодно продлевал советский паспорт, он был отобран в 1937-м, когда Наркоминдел собирал советских подданных из-за границы (а Наркомвнудел отправлял их в ГУЛАГ).
Несмотря на различие темпераментов, Филипченко и Кольцов были партнерами в ряде начинаний. Восстанавливая научную прессу, Кольцов и Филипченко в 1924 г. издали том I-й журнала «Бюллетень МОИП. Отдел экспериментальной биологии. Новая серия». (В 1925-м Кольцов продолжил его как «Журнал экспериментальной биологии, Серия А».) Филипченко регулярно печатался в кольцовском «Русском евгеническом журнале», начиная с двух статей в 3–4 выпуске I тома, и был в его редколлегии со II тома. I том, с замечательной обложкой (см. илл.), вышел в 1922–1924 гг. под редакцией Кольцова.
22 февраля 1921 г. Филипченко получил от Кольцова анкету по наследственности человека (ее составил антрополог В. В. Бунак для врачей-евгенистов) и в тот же день ответил, сравнивая ее со своей (для опрашиваемых лиц) и рассказывая впечатления от первых опытов работы по анкетированию. Московская анкета «много полнее» (Ю. А., напр., упустил из вида братьев и сестер). Филипченко аргументирует: «наша русская память на родственников очень коротка», но все же «принятый Вами порядок кажется мне более правильным, и, вероятно, в будущем я буду держаться его – может быть, в несколько иной (факультативной) форме». Далее он говорит, что сила московской анкеты есть в то же время ее слабость: «Она полна, но зато и сложнее моей, а наш русский человек… плохо разбирается даже в самых простых вещах».
Филипченко раздает анкеты для распространения в Доме ученых, в Доме искусств. Он обращается к Максиму Горькому, тот адресует его к М. И. Бенкендорф (она уезжает в Ревель), затем к М. С. Олонкиной (она больна) и т. д.
Филипченко обсуждает подробности анкет. Он далее сетует: «за 2 месяца из 2000 ученых только 250 ответили!» Он хочет собрать с 1000 ответов, чтобы вышла интересная работа. «Это дело так меня захватило, что редкий день я не посвящаю ему хотя бы часа, двух, да и результаты даже на небольшом материале получаются крайне интересные, – пишет он и восклицает: – Я никогда не думал найти такие яркие доказательства вырождения нашего «мозга страны» [107] ».
Переписка Кольцова с Филипченко дает представление о различии их характеров. Кольцов великий объединитель, он стремится соединить усилия всех достойных людей, заинтересованных в одном деле. Филипченко стремится работать один, он порой ревнует к успехам других и недоволен, что его достижения недостаточно высоко оценены. Кольцов сделал Филипченко руководителем своего Евгенического отдела, тот в сентябре 1920 г. из отдела ушел. Дневниковая запись от 1 ноября 1920 г.: «свидание в Д. Уч. с Н. К. Кольцовым и соглашение, что я действую в Петрограде независимо от Москвы» [108] . В феврале 1921-го он открыл собственное Бюро: «Связался теперь благодаря милой поддержке А. Е. Ферсмана с Кепсом, и моя скромная квартира носит теперь громкое название «Бюро по Евгенике К.Е.П.С. при Р.А.Н.» Быть может, это немного поможет, т. к. сделал это больше из соображений необходимости иметь вывеску и флаг, работаю же по-прежнему один и пока думаю обойтись без сотрудников, ибо подходящих найти трудно, а с неподходящими много возни». Впрочем, летом 1921-го у него уже три сотрудника: Д. М. Дьяконов (он вскоре умрет), Т. К. Лепин и Я. Я. Лус, а с декабря 1925-го – Ф. Г. Добржанский.
Кольцов предлагает объединение, в письме от 26 сентября 1922 г., приложенном к первому выпуску I тома «Русского евгенического журнала». Но нет, Филипченко через два с половиной года возглавит Ленинградский филиал РЕО, который будет работать автономно.
Посвящение 1-го выпуска «Известий бюро»
Журналы он тоже не хочет объединять (как пишет в ответном письме от 8 октября 1922 г.). № 1 его «Известий» уже сдан в печать и выйдет в свет как самостоятельное издание Бюро. Он соглашается с Кольцовым, что «два евгенических журнала для России излишняя роскошь», но справедливо замечает: «если Русский евгенический журнал сохранит и дальше тот же характер, что и его № 1 (прочитанный мною с большим интересом), то наши издания будут довольно непохожи друг на друга: у Вас ведь преобладают широкие общие статьи, чем № 1 напомнил мне «The Eugenics Review» [109] , доступный для самой широкой публики, тогда как мы дадим в своем № 1 нечто вроде «Bulletins» Дэвенпорта – довольно сухой отчет о полученных нами результатах, которые представляют интерес гл. обр. для специалистов». Кроме того, «у нас сейчас нового ничего нет и может быть лишь в результате этой зимы, т. е. к будущему году…». Филипченко деликатен: «…а до тех пор достаточно времени, чтобы поговорить о плане предлагаемого Вами соединения и обсудить, удобен ли он для обеих сторон или нет…» Он высоко ценит характер отношений с Кольцовым: «На Рождество мы ведь во всяком случае увидимся лично на съезде и тогда удобно будет все обсудить» [110] .
«Известия» Бюро по евгенике печатали работы по наследственности человека в первых трех №№ из восьми (в 1922, 1924 и 1925 годах); в остальных были статьи только по наследственности и изменчивости растений и животных. После 1925 года в России был лишь один евгенический журнал, который печатал рецензии на брошюры и книги Филипченко и помещал его статьи и заметки, до и после 1925 года.
