Неожиданно экран погас, и все огни кафе сфокусировались на подмостках, где было устроено некое подобие ринга. «Дорогие друзья, сегодня совершенно особенный день», – объявил какой-то тип, одетый как тренер по боксу. И тут я увидел нашего Убанбе. Толстый, как боров, Давид. Лицо у него расплылось, а в костюм он просто не умещался, словно потолстел на двадцать килограммов с тех пор, как его купил. Мне стало не по себе, и я поднялся в комнату».
Хосеба на мгновение замолчал, устремив взгляд на горы. Казалось, там, вдали, среди скал и деревьев, он все это видел и щурил глаза, чтобы разглядеть получше. Я попросил его продолжать рассказ. «Лучше не тянуть с такого рода историями», – сказал я ему. «Дождись конца, – ответил он мне. – Потом будешь делать выводы». Он допил оставшееся у него пиво и продолжил рассказ.
«Я проснулся часа в три ночи и не смог сдержаться. Оделся, спустился в кафе и увидел сидевшего в углу стойки бара, Убанбе, который пил какой-то желтоватый напиток. Он выглядел потрепанным, словно каждый, кто присутствовал на вечере, провел рукой по его спине. Я встал позади, в метре от него и заговорил, как будто мы находились в Обабе, на нашем диалекте: «Ze itte'ek emen, Ubanbe, etxetik ain urruti?» – «Что ты делаешь тут, Убанбе, так далеко от дома?» Он обернулся с проворством, которого я от него не ожидал. Еще секунда, и он узнал меня. «Ты не знаешь, какой сегодня день, Мэнсон?» – сказал он мне. «Знаю, Убанбе, двадцать восьмое декабря». – «Двадцать восьмое декабря! Да ты что, дурак? Сегодня день Простофиль, Мэнсон! И я отметил его, устроив всем этим дуракам розыгрыш».
«Да будет благословенна суровость дровосеков!» – воскликнул я. Реакция Убанбе показалась мне вполне достойной его. Доказательством того, что его так и не удалось сломить».
«Потом с ним стало совсем уж трудно общаться, – продолжил Хосеба. – Раскрыв объятия, он спросил меня, красив ли он. Я ответил ему, что красив, и в ответ получил удар кулаком, который чуть не вывихнул мне плечо. «Ну и лживый же ты! – сказал он. – Я толстый и мерзкий. Но и ты тоже хорош. Похож на старого осла со своими длинными зубами и серыми волосами. Тебе было лучше с прежней длинной шевелюрой».
Хосеба рассмеялся, говоря, что Убанбе был прав и что с того дня он все время видит в зеркале ослиную морду. А мне на память пришло много всяких вещей, среди них Себастьян и его братья-близнецы в те времена, когда дядя Хуан играл с ними. «Все трое сыновей Аделы теперь важные люди, – ответил мне Хосеба, когда я спросил о них. – Они организовали мастерскую по ремонту грузовиков в промышленной зоне Обабы, и это оказалось очень прибыльным делом. Теперь они владельцы большого павильона. Думаю, в месяц они ремонтируют не меньше ста грузовиков».
Наш разговор прервал телефонный звонок. Это была Мэри-Энн, которая звонила, чтобы сказать нам, что они добрались благополучно. Потом трубку взяла Лиз. «Daddy, как ты?» – спросила она меня, словно мы уже давно не видались. Я ответил, что чувствую себя хорошо. «Daddy, я тебя очень люблю», – добавила она. И Сара у нее из-за спины: «Я тоже». Я был тронут, мне даже захотелось плакать. Это, разумеется, уже слишком. Все-таки, должно быть, болезнь задела меня больше, чем я думаю, – я употребляю слово задеть, которое происходит из мира бокса: это оттого, что сейчас у меня в голове Убанбе. «Я не имею к этому никакого отношения. Они сами додумались», – заверила меня Мэри-Энн, когда я спросил ее о причинах такого объяснения в любви. «Чем вы занимались?» – спросила она затем. «Хосеба объяснял мне, почему он так похож на осла». Он издал ослиный рев. «Прямо как настоящий», – сказала Мэри-Энн на другом конце провода.
Из Бэйкерсфильда должен был прийти грузовик, чтобы увезти одну из лошадей, и мне следовало отдать водителю документы. По дороге к конюшням мы встретили Эфраина. «Я весьма серьезно кое о чем хочу у вас спросить», – сказал Хосеба. Эфраин засмеялся: «Наверняка не всерьез». – «Посмотрите хорошенько на меня, Эфраин. Я сильно похож на осла? Я не говорю, что похож слегка, это мне и так хорошо известно. Я хочу знать, сильно ли я похож». – «Ну какой же вы клоун!» – воскликнул Эфраин. В конце концов мы оказались дома и полакомились кукурузными лепешками, которые приготовила нам Росарио.
6
Утром мы искупались в заводи реки Кавеа, и Хосеба здорово испугался, когда схватил было в воде какой-то стебель, а тот вдруг выскользнул у него из рук. Змеи вселяют в него ужас. Я помню, как однажды, будучи еще учениками начальной школы, мы отправились в хлев, чтобы посмотреть на змею, которая, как поговаривали, каждую ночь сосала корову, и внезапно Хосеба принялся кричать вне себя от страха, потому что почувствовал прикосновение к щиколотке чего-то слизистого. Позднее, когда мы вместе с Трику действовали в подполье, его фобия стала еще сильнее. Он боялся в знойные дни ходить по горам, и Папи приходилось вновь и вновь убеждать его, что бояться надо не пресмыкающихся, которые едят жаб, а жандармов. Река Кавеа сразу показалась ему неприятным местом. Он вышел из воды и уселся в тени, чтобы выкурить сигарету.
«Ну, то, что он это говорил, естественно, – ответил мне Хосеба, когда я напомнил ему совет Папи. – Ему нравятся бабочки. А кто главный враг бабочек? Жаба. А кто истребитель жаб номер один? Змея. В политике это сказывалось не слишком, а как энтомолог он был очень прямолинеен». Прямолинеен. Это слово показалось мне устаревшим, лишенным блеска. Как и другие слова того времени: денационализировать, империализм. Чтобы ощутить ущерб, наносимый временем, недостаточно обратить внимание на розу или на хромого пса; нужно обратить внимание также и на блеск слов.
«Ты встречался с ним в последнее время?» – спросил я его. У меня было подозрение, что встречался. Он поднес к губам сигарету. «Папи? Да, я его видел. Поговорим о нем позднее». – «Когда?» – «Ты ведь придешь на мое выступление в среду?» – «Как и все остальные сорок членов Книжного клуба Триг Риверс». – «Ну, так когда закончится выступление». Он засмеялся. «Тебе ведь известно, какого рода вопросы обычно задают на таких встречах, – сказал он. Потом спародировал вероятных слушателей: – То, о чем вы пишете, автобиографично? Ваши персонажи существуют в действительности? Мы с тобой можем сделать то же самое». – «Не надо прикидываться плохим мальчиком», – сказал я ему. «Я бы не хотел этого, Давид. Проблема в том, что я не умею говорить откровенно. Я все время нуждаюсь в некоторой театральности».
Я не умею говорить откровенна. Хосеба уже двадцать или двадцать пять лет все время повторяет эта Кроме того, он придает этому очень большое значение и считает, что сия неспособность характерна для всех людей: только одни признаются, а другие нет, одни это скрывают, а другие нет. Когда мы сидели в тюрьме, один заключенный, выполнявший функции санитара, однажды спросил его, почему он пишет свои истории. «Каким-то образом ведь надо говорить правду», – ответил Хосеба. Заключенный не слишком был удовлетворен этим ответом. «Я считаю, что лучший способ – прямой», – сказал он. Хосеба засмеялся и хлопнул его по спине: «Я говорю это совершенно серьезно, коллега. Легче заключенному пролезть в замочную скважину и убежать, чем смертному заставить себя сказать правду так, как говоришь ты».
«О чем ты думаешь, Давид?» – «О твоей мании хранить тайны». Он усмехнулся: «Ты напрасно стараешься, Давид. Я буду говорить только в присутствии публики. Не пропусти мое выступление». Он поколебался, раздумывая, каким образом избавиться от окурка, и в конце концов сунул его в расщелину в скале. «Не будь таким серьезным, Давид», – сказал он мне. «Ты слишком хитроумный, Хосеба. И всегда таким был». – «Это мнение типичного янки, дружище. Запрещаю тебе впредь пить кока-колу». Он сказал это, подражая голосу Папи. Затем сменил тему и принялся говорить о современных проблемах Страны Басков.
Я не мог следить за нитью его рассуждений. Имена ничего мне не говорили. Даже имена политиков. «Теперь ты будешь лучше осведомлен, – сказал он мне. – По спутниковой связи скоро начнут транслировать программы нашего телевидения. Чтобы баскская диаспора не совсем исчезла, ты же понимаешь». Я сказал ему, что постараюсь быть в курсе. «Вот увидишь, ты удивишься, когда прочтешь титры, которые появляются в конце самой популярной вечерней программа Костюмы: Паула Истуэта». – «Так значит, наша Паулина превратилась в Паулу». Я вспомнил, как моя мать любила повторять: эта девушка станет хорошей портнихой. «Самое удивительное, что Паулина одевает женщин в длинные юбки, – сказал Хосеба, пародируя манеру говорить Адриана. – Предает свои молодые годы. На танцах ее юбка всегда была самой короткой».
Хосеба срезал ветку с куста и принялся отламывать от нее сучки, чтобы сделать трость. «Я недавно видел Адриана», – сказал он. Я заметил ему, что поддерживаю с ним кое-какие отношения. Знаю, что он женился на румынке и удочерил девочку. «Несколько лет назад он прислал мне две куклы для Лиз и Сары», – сказал я.
