и свежими яблоками. Просто нужен еще примерно час, чтобы снова почувствовать себя человеком. Неужели я прошу слишком многого?
– Еще полчасика… – пробормотал я с закрытыми глазами.
– Они уже вернутся!
– Тогда я отведу тебя завтра в кафе. Обещаю. А еще куплю молочный коктейль. Скажем, что пойдем на каток.
– А я хочу вафли сейчас. Не завтра. Да и что это за обещание, если ты все равно его не сдержал?
– Ложь? – с сарказмом просипел я.
С похмелья я был таким гадким. Я засмеялся над своей
же вшивой шуткой. Во рту стало еще противнее. За все шесть лет я всегда выполнял обещание, когда мы с Обри давали клятву на мизинцах. Я никогда не нарушал ее. Но, хоть тресни, эту сейчас не мог исполнить. Я даже пошевелиться не мог: голова так раскалывалась.
– Ты такой… такой… идиот! – у нее дрогнул голос.
Я знал, что она так говорит, когда готова заплакать, а именно это сейчас и произойдет.
– Ну, Об…
Я снова попытался открыть глаза. И снова не смог. Я услышал, как она быстро затопала по покрытому ковролином коридору. Наверное, побежала к себе в комнату, где будет ненавидеть меня вечно. Я пытался обнадежить себя. Все нормально. Завтра я отведу ее в кафе – нет, к черту, сегодня же днем – и все исправлю. Мы покатаемся на катке, потом сходим в «Блинный домик», и я закажу ей столько вафель, что у нее все артерии в теле забьются бляшками.
– Родной? – простонала лежащая рядом Уитли и закинула руку мне на грудь. – Это Обри заходила? Все нормально?
– Все нормально. Спи давай.
И мы уснули.
Насколько я помню, прошло часа два, когда я проснулся, но на самом деле всего лишь сорок минут. Я почуял запах горелого. Горела еда.
Или пластмасса?
Горела ткань.
Или пахло горелой плотью, как у мясников.
Нет, всем перечисленным.
Я заморгал и попытался сесть. Голова будто весила тонну. Мне захотелось надавать себе по морде за то, что так сильно вчера надрался. Уитли еще мирно спала рядом.
Я огляделся и принюхался. Вроде все как обычно. Нормально. Кроме того, что из коридора в мою комнату заползал дым.
Какого?..
Именно такой выброс адреналина был мне нужен, чтобы протрезветь. Я выпрыгнул из постели, как будто у меня задница подгорала, и бросился на первый этаж, перепрыгивая через три ступеньки. Что-то точно горело. Просто не моя задница.
– Об? Обри? Обри! – закричал я во всю глотку и даже не стал ждать ответа.
Я спускался по лестнице, а дым поднимался вверх. Сбежав на первый этаж, я встал в густом облаке черно-серого дыма. Схватил с лампы футболку, которую кинул туда вчера вечером, и прижал ее к носу. Воздух был раскаленным, и я закашлялся.
Источник пожара находился на кухне, поэтому туда я и побежал.
– Обри! – продолжал звать, кричать, умолять я.
Ответа не последовало. Когда я добрался до кухни, то мне пришлось отступить назад. Огонь почти добрался до гостиной, а поскольку там были ковер и обои, то он быстро распространялся.
– Уэст? Господи! Уэст! – услышал я за спиной крик Уит. Она бежала по лестнице.
– Уходи! Сейчас же, Уит!
– Уэст, я голая!
– Вон! – Я побежал прямо в огонь, наплевав, что сгорю заживо – главное спасти Обри.
– Где Обри? – услышал я вопрос Уит.
Я не ответил. Махал рукой, пытаясь разогнать дым и разглядеть хоть что-то за языками пламени.
Как только мне удалось, то я тут же пожалел о своей тупости. С чего я вдруг решил, что у меня есть шанс спасти сестру?
На одном из шкафов в нашей кухне был открытый крючок. Раньше это была дверная ручка, но несколько недель назад я случайно выдернул ее и так и не удосужился починить. Мама проела мне весь мозг, говоря, что это опасно для здоровья. Кто-нибудь может пораниться.
«Я каждый день цепляюсь за нее штанами, Уэсти. Сделай что-нибудь. Обри может порезаться».
Я не послушал.
А должен был.
Прямо над этим шкафчиком с крючком стоял тостер.
И сейчас за крючок зацепились не мамины штаны, а футболка Обри.
Я увидел тело Обри под крючком, остатки ее маленькой курточки еще висели на торчащем крючке.
Черт.
Черт.
Черт.
Я побежал к ней. Если смогу ее спасти – хорошо. Если нет – то и сам заслуживаю смерти.
Я подошел так близко к огню, что почувствовал, как он облизывает мне кожу. Я схватил курточку Обри, но она казалась пустой. Легкой. Ее крошечное тело обмякло в моих руках. Я попытался снять сестренку с крючка, чувствуя, как глаза щиплет от дыма и слез, и… черт, черт, черт.
– Обри, пожалуйста! – у меня надломился голос. – Пожалуйста, малышка! Пожалуйста!
Меня дернули назад, но я продолжал цепляться за ее курточку. Я боролся с силой, которая тащила меня назад. Брыкался, кричал и царапался, ослепленный яростью и ненавистью. Меня сводила с ума ненависть к себе. Я пообещал своей младшей сестренке и нарушил это обещание. Вчера я так напился, что даже не подумал принять ее просьбу во внимание. Один-единственный раз родители возложили на меня ответственность за безопасность сестры, а я подвел их.
Подвел ее.
Подвел себя.
Я кричал, пока у меня не начало болеть в груди. Вытащивший меня человек швырнул на снег и побежал обратно в дом. Лежа во дворе перед домом, я увидел, как кто-то еще бежит за ним и кричит.
Папа. Он спас меня и вернулся за Обри.
Мама. Она вбежала вместе с ним в дом, пытаясь кого-то спасти – его или Обри, я не знал.
Над моей головой раздался пронзительный вопль. Я знал, что это Уитли, но не мог повернуться и посмотреть на нее. На самом деле, мое тело вообще не могло двигаться.
Я уже не пьян.
Я был трезв как стеклышко.
И взирал на суровые последствия своих действий.
За следующие несколько дней после пожара я кое-что узнал.
Например, обнаружил, что тостер загорелся из-за того, что кто-то кинул в него пробки от бутылок, а Обри, которая об этом не знала, достала из морозилки две вафли с шоколадной крошкой и попыталась их поджарить.
Позже страховой следователь (черт разбери, кто это такой) объяснил, что она пыталась убежать, но не смогла, потому что ее курточка с Барби зацепилась за торчащий крючок. Она, наверное, кричала, умоляя меня о помощи, но я валялся на другом конце дома на втором этаже, храпел и пытался прийти в
