руке. Но ощущение мне болезненно знакомо. Так я чувствовала себя много лет назад, когда хотела, но боялась узнать правду о своем браке. И тогда, и сейчас меня охватывает неловкость, будто кто-то наблюдает, как я колеблюсь между преступлением и трусостью.
Слава богу, что, по крайней мере, нет Мерфи и он не смотрит на меня с презрительным осуждением. Или, скорее, он бы поощрительно пыхтел, как бы говоря: «Ну? Чего ты ждешь? Давай, сделай это».
— Одну минуту, — обещаю я вслух. Как будто он рядом и может меня слышать.
Одну минуту? Если бы Мерфи и в самом деле был рядом, он бы не купился на этот древний трюк. Вместо этого он бы сидел и с безмолвным красноречием интересовался, что именно я пытаюсь выяснить по поводу кассеты, просто держа ее в руке? Разве что определить ее вес?
Ладно, Мерфи, ты победил. Давай сделаем это! Я вставляю кассету с надписью «Туман. горн» и нажимаю кнопку «Пуск». Через несколько секунд раздается звук, который я немедленно узнаю. Долгий, прерывистый стон туманного горна. Та же самая печальная какофония, на фоне которой проходил наш разговор с Карлом, когда он звонил из укутанного туманом Галифакса. А слышно было его так, будто он звонил из соседнего дома.
Я мгновенно прихожу к очевидному выводу, но тут же шарахаюсь от него, подобно лошади, отказывающейся взять барьер. Как же это возможно — любить Карла так, как люблю его я, и не знать о нем абсолютно ничего? Или не хотеть знать. В панике я начинаю собирать все улики, вытаскиваю кассету из магнитофона, засовываю магнитофон и кассеты в сумку и снова ставлю ее в угол.
— Это все ты виноват, — возмущенно и без всяких оснований обращаюсь я к невидимому Мерфи. — Теперь смотри, что ты заставил меня сделать!
Но Мерфи, от которого осталось только воспоминание о его все понимающих глазах, продолжает молча смотреть на меня. С типичным для него выражением, говорящим, что в последние несколько минут он не видел ничего такого, чего бы он не видел десятки раз раньше.
* * *
Я не сразу соображаю, что слышу шаги на крыльце и затем звон ключей. Я понятия не имею, сколько времени я просидела на краю так и не застеленной постели, по-дурацки сложив руки на коленях.
— Привет! — Карл врывается в комнату, слегка запыхавшись. — Я уже почти до центра доехал, представь себе, как вспомнил, что кое-что забыл.
— Да, верно. — Мне остается только удивляться, насколько спокойно звучит мой голос. Я беру сумку и протягиваю ее ему. Хотя, наверное, что-то в моем поведении есть странное, потому что Карл не торопится брать ее. Как будто он вдруг заподозрил, что там — бомба.
— Что-нибудь не так? — спрашивает он.
— Я… Карл, я заглянула в твою сумку.
— Да? — Он улыбается, слегка удивленно, но без малейшей тревоги. — Зачем?
— Я сама удивляюсь. Зачем?
— Ну, я всегда говорил, что в каждом из нас живет детектив. — Он подходит ко мне, намереваясь поцеловать в знак прощения за любопытство.
— Карл… — Я уворачиваюсь от него. — Я прослушала одну пленку. «Туманные горны».
Если это подразумевалось как обвинение, Карл, безусловно, мои слова так не воспринимает. Я слишком поздно соображаю, что делаю все неправильно, точно так же, как я всегда вела себя с Марком, сумбурно высказывая все свои подозрения и одновременно глазами умоляя объяснить все так, чтобы снять нас обоих с крючка.
— А, верно, туманные горны. Я записал их в Галифаксе, в гавани. Разве я тебе не говорил, что иногда так делаю? Это все равно что сделать снимок или купить сувенирную открытку. — И Карл закрывает вопрос, задергивая молнию на сумке и набрасывая ремень на плечо.
— А эти багажные бирки и пластиковые пакеты из магазинов в аэропортах? Тоже сувениры от поездки?
Карл продолжает легкомысленно относиться к этой мини-инквизиции.
— Да, именно так, если хочешь. Прихватываю все, что плохо лежит… Еще один мой недостаток. Остался, видимо, после службы в полиции. Ну, знаешь, эта привычка копов прихватить яблоко с тележки уличного торговца. — Внезапно он осознает, что говорит слишком много, и все не по существу.
— Но ты вернулся в такую даль, только чтобы забрать сумку. Почему?
— Дана… — Карл ставит сумку на кровать. Он уже не улыбается. — О чем речь, черт побери?
— Я… не знаю. — Мой голос дрожит, как у ребенка. — Только я думаю, Карл… что ты обманываешь меня со своей женой. — И я, как бы желая защититься от абсурдности собственного обвинения, закрываю лицо руками и принимаюсь рыдать.
— Бог ты мой! — Карл садится рядом со мной на кровать и обнимает меня. На мгновение я позволяю ему эту вольность. На мгновение я разрешаю себе почувствовать щекой знакомую грубоватую ласку лацкана его кожаного пиджака, вдохнуть знакомый запах и найти знакомое убежище в его объятиях. Как будто хочу покрепче и навсегда запомнить, каково это — быть любимой Карлом Хартом.
— Знаешь, солнышко, в чем только меня в жизни не обвиняли! Но только не в том, что я слишком примерный муж.
— И все же… это же совсем нетрудно? Убедить меня, или, скажем, свою жену, что тебя нет в городе. Как только тебе понадобится, чтобы тебя не нашли.
— Да, полагаю, что нетрудно. Но меня действительно не было в городе. Смотри сюда. — Карл уже, похоже, справился с первоначальным изумлением и теперь просек, что от него требуется. Он продолжает сидеть на моей кровати, обнимать меня и говорить со мной нежным голосом, не поверить которому ну просто невозможно. — Ты не должна так думать. Я застрял в этом клятом Галифаксе на несколько дней дольше, чем рассчитывал, и все время ужасно по тебе скучал. Ты не должна ничего придумывать.
Я только теперь начинаю понимать, что полезла в сумку, надеясь найти там какое-нибудь спрятанное оружие. Какое-то противоядие против паники, охватившей меня от сознания, что я строю свою любовь на зыбучем песке в такой переменчивой среде, где Карл может быть с кем угодно и сам может быть кем угодно, несмотря на его уверения в обратном.
Увы, вместе с паникой приходит тоска по нему, вызванная — наверняка — его неуловимостью. Есть что-то возбуждающее в этом нырянии на большую глубину и в неумении достичь дна. Сегодня же становится ясно, насколько сильно мне требуется неопределенность в этих отношениях, которая, в свою очередь, придает мне своеобразную уверенность. Что у меня есть с Карлом — все, что у меня есть с Карлом — это знание того, что я могу
