Воспоминания властно зовут каждого из нас: ты должен, ты должен, ты должен! Тебе не будет успокоения, пока ты не побываешь там. И мы, ветераны, повинуясь этому зову, едем туда, где когда-то участвовали в сражениях, где решались судьбы Родины. Едем, не считаясь с возрастными недугами, едем, невзирая на дела, едем за сотни и тысячи километров.
Война, особенно в наиболее тяжелых ее проявлениях, — скажем, в таких, как затяжные, кровопролитные бои, — настолько несовместима с нормальным, привычным человеческим бытием, что на фронте мне порой казалось, будто нахожусь в мире ирреальном, фантасмагорическом, в мире не нашего трехмерного пространства, а в зловещем царстве человеконенавистника Кащея.
И вот, шагая ныне по тем местам, где меня когда-то мотала, трепала война, я испытываю чувство радостного изумления. По этой лощине, где можно было пробираться только ползком, и то с большим риском для жизни, иду сейчас без всякого опасения, во весь рост. Вот эту реку мы форсировали с таким трудом, потеряли на переправе стольких замечательных ребят… А сейчас по ней мчатся моторки и «ракеты», полно народу на пляжах, на берегах сидят удильщики…
И еще. До войны меня слишком поглощали учеба, затем работа, быт, бесконечная повседневная суета. Я поддерживал связь с немногими, наиболее близкими спутниками жизни — родными, земляками, одноклассниками по семилетке, с однокурсниками по педучилищу и университету. А в послевоенные годы, хотя работы и хлопот прибавилось, возникла острая потребность узнавать о судьбе бывших знакомых по учебе и работе, одним словом, всяческих однокашников. Захотелось повидаться даже с теми из них, кто до войны очень мало интересовал меня, о ком вспоминал редко и вообще на время позабыл. Захотелось узнать, как они пережили военное лихолетье, где их носили-кружили военные смерчи, захотелось посмотреть, как они выглядят после всех испытаний.
Война для всех ее современников, а для фронтовиков в особенности, явилась рубежом необычным, чрезвычайным. Он повыше Гималайского хребта. Сразу после Победы мы стали говорить: вернулись мирные времена. Но это не совсем точно. Опять наступили мирные времена, но мы к прошлому не возвращались. Пошли вперед, дальше, перетащив прошлое через перевалы военных испытаний. Однако не всё перетащили. Одно — не взяли умышленно, за ненадобностью; другое — хотели бы взять, да не смогли. По неумолимому закону времени остались по ту сторону наше детство, отрочество и юность. Осталось за крутыми перевалами немало наших друзей и еще много-много чего, для каждого из нас по-своему дорогого.
Мир прошлого, населенный нашими друзьями, как ныне здравствующими, так и навсегда ушедшими из жизни, мир, отделенный от нас рубежом «сороковых роковых», представляется мне очень уж отличным от нынешней действительности. Это ощущение было особенно сильным в первые послевоенные годы. Встречая после Победы довоенных знакомых, я смотрел на них как на людей, таящих в себе большую загадку, как на пришельцев из мира «потустороннего» в наш реальный мир, подчиняющийся законам Ньютона и Эйнштейна. И я искал все новых и новых встреч с прошлым.
Расскажу пока лишь о тех моих встречах, которые имеют отношение к Волховиане.
Письма из Мамлютки
Когда идут в атаку писаря,О мертвых не приходят извещенья.
Семен Гудзенко
А бывает и так: никуда не еду, никому не пишу — встречу с прошлым подготавливает случай. Причем делает это примерно так, как Валентина Леонтьева преподносит телезрителям сюрпризы в своей знаменитой серии «От всей души».
В Тюмени и после госпиталя я иногда думал о моих однополчанах-лыжбатовцах. Все ли родственники погибших получили похоронные? Особенно часто вспоминал о Науменко и его родных. Сергей рассказывал мне о своем отце, тоже Сергее, железнодорожном служащем, о сестрах и младшем брате. Семья жила в пристанционном поселке где-то в Северном Казахстане. К сожалению, название этой станции вылетело у меня из памяти. Запомнилось только, что оно звучит и совсем по-русски, и вместе с тем в наименовании есть что-то тюркское.
В начале 1947 года я демобилизовался и вернулся на педагогическую работу: принял среднюю русскую школу в небольшом эстонском городке. Здесь закончилась моя военная служба. Оформляю однажды на работу нового учителя — Петра Либерта. Отец его, Михаил Либерт, еще до революции уехал из Эстонии на восток Российской империи искать лучшей доли. И вот сейчас три поколения Либертов вернулись на землю своих предков и поселились в этом местечке.
Откуда приехали? Из североказахстанского поселка Мамлютка… Мамлютка! — мысленно воскликнул я. Так это ж родина Сергея Науменко, то самое вылетевшее из моей памяти название, пахнущее одновременно русскими и тюркскими ароматами. Спрашиваю у Петра Михайловича:
— А мамлютского железнодорожника Сергея Науменко вы знали?
— Знал. Его дети в мамлютской средней школе учились. Но более подробно об этой семье может рассказать мой отец. Он долгое время работал участковым фельдшером и всех мамлютчан хорошо знает.
— Да как не знать! — отвечает Михаил Петрович. — Сергей Науменко был моим постоянным пациентом, я ему много раз банки на поясницу ставил.
— И старшего сына его знали?
— И Сережу лечил. От кори, краснухи, свинки. Но его, видимо, уже нет на свете. С фронта только одно письмо получили — и все, пропал без вести.
Первое свое письмо в Мамлютку я написал совсем короткое, для установления связи. Получил взволнованный ответ от родителей Сергея. Да, наш сын считается «пропавшим без вести». Вот уже несколько лет мучаемся от неизвестности. Кое-кто даже делает обидные намеки: не ушел ли ваш сын вместе с Власовым к немцам…
Изложил я подробно обстоятельства гибели Сергея Науменко, свои показания официально заверил в райвоенкомате. Приложил вещественные доказательства: фронтовую записную книжку Сергея и фотографию девушки. Отправил пакет в Мамлютку.
Еще несколько раз обменялся я письмами с родителями Сергея. Они с благодарностью писали, что доброе имя их сына полностью восстановлено и они стали пользоваться всеми правами и льготами, которые положены семьям погибших на фронте офицеров. Усиленно приглашали Науменки меня к себе в гости, да очень уж далеко от Эстонии до Северного Казахстана.
Прошло еще лет восемь. Началась целинная эпопея. Малоизвестная до этого станция Мамлютка оказалась в самой гуще событий, стала крупной перевалочной базой. Сюда прибывали грузы для новых целинных совхозов, приезжали на постоянное жительство целинники-новоселы и студенты для уборки урожая, отсюда уходили эшелоны с целинным зерном. И каждый раз, когда я встречал в газетах или слышал по радио знакомое название станции, моя память опять и опять воскрешала историю Ускоренного Сережи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
