Жалость (как немного ей нужно, бедняжке!); восхищение (не унывает, молодец!); озабоченность (какая все-таки сумасбродка!); тоска по отрадному прикосновению ее мягких и тонких рук.
Он одинокий человек!
Все это чувствовал Ральф Прескотт, не пытаясь облечь свои чувства в слова. Он одинок, и она нужна ему, а Кудрявый Эванс — беспутный и ветреный шалопай, от которого ее следует ограждать. Ральф сам не заметил, как протолкался к дверям и вступил в тень под елью, где стояла она.
— Элверна! — резко окликнул он. — Не годится здесь стоять, индейцы смотрят. Пришли танцевать — танцуйте! Я… Пойдем со мной?
— А вы умеете, родненький?
— Умею! И очень даже!
— Между прочим, мистер Ральф Прескотт, есть один прелестный способ со мной потанцевать: взять и пригласить. А вы что же?
— Я и приглашаю.
— Как же гак, слушай… — запротестовал Кудрявый.
— Катись ты, — не слишком любезно отозвалась она и, схватив Ральфа под руку, увлекла его сквозь толпу зевак в душную хижину, выпорхнула на дощатый пол.
— Сейчас проверим насчет «и очень даже»! — фыркнула она.
Но глаза ее смотрели ласково.
Что ж, она проверила и убедилась. Среди этого разношерстного сборища Ральф, несомненно, был единственный умелый танцор. Только до сих пор он всегда танцевал бесстрастно, хоть и безукоризненно, не ради удовольствия, а лишь затем, что так принято. Но сейчас с ним танцевала она, легко, самозабвенно, и его заученным движениям передалось ее живое тепло. Исчезла смрадная комната, исчезло скачущее та-та, та-га, та-та неугомонной скрипки, стук ноги скрипача, и Ральф витал в облаках, упиваясь ощущением ее близости.
— Класс, ничего не скажешь, — оценила Элверна. — Где ж вы раньше были?
Ральф не дрогнул.
— Боялся! Да черт побери, Элверна…
— Смотрите! Он, оказывается, не такой уж каменный!
— Если б не Джо, я потерял бы голову еще раньше.
— Фу, как не стыдно! Что за гадкие мысли! Как будто если мы разок станцуем, от этого будет плохо бедному старому Джо! Я считаю, вы должны извиниться!
— Вовсе вы этого не считаете!
Кажется, ее взор не стал менее ласков после этой резкой фразы. Она вздохнула.
— А вон Кудрявый дожидается своей очереди. — В этом гаме Ральфу приходилось читать ее слова по движению ее ребячески пухлых губ.
— Ну и черт с ним! — буркнул он, по-видимому, не причинив ей этим особых страданий.
Итак, Ральф, забыв о себе, обрел Элверну, а вечеринка тем временем обрела себя и забыла о скованности. В комнате негде было повернуться от танцующих индейских пар; танцоры старательно пятились назад, то и дело налетали друг на друга, сталкивались, и все это сопровождалось радостным гоготом. Кудрявый, поглядев с обиженным видом, как танцуют Ральф и Элверна, теперь увлеченно кружил по комнате самую тоненькую из юных скво, а Папаша Бак, пыхтя от натуги, пытался сдвинуть с места охающую и сияющую бабушку Лоренса Джекфиша.
Скрипач пиликал все исступленнее, все яростнее отбивал такт ногой. Зеваки за дверью хижины восхищенно гикали. Джордж Иган, который умел говорить на кри и находил себе утеху в изгнании, пытаясь во всем уподобиться индейцам, толкался среди них, давая каждому приложиться к своей фляге, и вскоре молодые индейцы под вопли и хохот пустились в пляс друг с другом прямо перед хижиной.
А Ральф все скользил с Элверной среди скачущей толпы, не замечая никого, кроме своей дамы.
Вдруг он разом очнулся. С порога донесся возмущенный голос, хриплый от негодования и шотландского акцента.
— Вы тут кончайте этот бедлам! Я не потерплю! Вы мне спать не даете!
Скрипач опустил смычок. Шарканье ног затихло. Танцоры молча уставились на Макгэвити — представителя «Гудзонова Залива», Макгэвити — хозяина Форта; а Макгэвити, багровый и бесстрашный, стоял в дверях и свирепо сверкал глазами.
Когда Макгэвити увидел Ральфа, Элверну и Кудрявого Эванса, он поджал губы и в сомненье поскреб подбородок.
— Хелло, Мак, — сердечно молвил Эванс.
— Хелло, Эванс, — отнюдь не сердечно отозвался Макгэвити.
— Шумим слишком, что ли? — продолжал Эванс.
— Ну да… мы с женой никак не могли уснуть. А я думал, здесь индейская танцулька.
Макгэвити произнес это весьма многозначительно.
— Ох, господи, — шепнула Ральфу Элверна, — и напоет же он про все это своей миссис Мак — и достанется же мне на орехи! Джо — прелесть, но боже, до чего он умеет нудно отчитывать! — И, выступив навстречу Макгэвити, защебетала: — Мы только на секундочку заглянули, поучить их, как танцевать уан-степ. Джо собирался зайти за мной, да, видно, уснул, бедненький. Нам, кстати, и домой пора. Всего хорошего, Лоренс. До свидания, друзья. Пошли, Ральф. Доброй ночи, мистер Мак.
И, взяв Ральфа под руку, она с независимым видом застучала каблучками к выходу. Толпа зевак расступилась, и Элверна поплыла мимо них, милостиво кивая направо и налево, стараясь как можно лучше выдержать роль владетельницы феодального замка под воспаленным и неприязненным взглядом мистера Джеймса Макгэвити.
Ральф почувствовал, как ее пальцы судорожно сжали его локоть; в эту минуту он бы с великим удовольствием убил Макгэвити тут же, на месте.
Из полосы света он углубился с нею в сумрак лесной тропинки, безотчетно счастливый, необъяснимо возбужденный, радуясь тому, что ночь, и рядом сонно бормочет озеро, и они одни. Все сложности, тревоги, дружеские чувства отступили перед нею, манящей, реальной — этой девочкой из парикмахерской, этой Еленой, Изольдой, Элоизой…
Одни? Как бы не так!
Размашисто шагая по узкой тропинке, их настиг Кудрявый Эванс. С фамильярностью молодого медведя он подхватил Элверну под руку с другой стороны и закричал:
— Бр-р, ну и компанейский же парень старина Мак — чистая жаба, верно говорю? Какая жалость, что полисмен даже после шести вечера не имеет права забыть, что он страж закона и порядка, блюститель трезвенности и вообще ходячее совершенство! Миссионером впору заделаться, ей-богу! Ну, я тебе скажу, Ральф! — продолжал он с братским расположением, которое Ральфу в тот момент было противно и даже оскорбительно. — Мастак ты, брат, по части уан-степа… А уж за Элви и вовсе никому не угнаться!
Несомненно, он пожимал ей руку, и, несомненно, он проделывал это с юношеским пылом. У Ральфа потемнело в глазах от ревности. Что он к ним привязался, этот щенок? Наедине они с нею потолковали бы о милом старом Джо и так мирно, так славно, так чинно прогулялись бы под шелест ночного леса.
Втроем, во главе беспорядочно растянувшейся компании, они добрели до коттеджа Истеров и обнаружили, что Джо спит на кухне, привалившись к спинке одного стула и положив ноги на другой. Что увидели в этот момент Кудрявый и Элверна, до нас не дошло, но Ральфу Джо представился беззащитным, разбитым, утратившим всякое мужество под гнетом страшной усталости.
Голова Джо откинулась назад, щеки ввалились, шея жилистая, рука свесилась со стула, бессильная, почти старческая, со вздутыми венами. И Ральфа мгновенно охватила прежняя мучительная тревога. Джо доверил ему Элверну, а он? Берег он ее? Охранял, как святыню? Не нанесли они Джо, главе этой маленькой колонии, непоправимый урон, дав пищу для сплетен чете Макгэвити?
Зато Элверну, по-видимому, не мучили никакие тревоги. Она примостилась у Джо на коленях и, хохоча, принялась щекотать и целовать его, а когда он, испуганно всхрапнув, проснулся, залопотала:
— Ах, ты, Джози-лежебока, пролежал ты оба бока! — И он принял все это вполне хладнокровно и только заметил, зевая во весь рот:
— Уже пришли? Спросила бы, может, ребята хотят еще выпить.
Ребята выпить хотели. Они дали это понять вежливо, но категорически. Они появлялись на пороге один за другим — Папаша Бак, Иган, Реншу, Стромберг — и были единодушны. Даже Бнрмайер, пробудившись от хмельного сна, высказался по этому поводу одобрительно.
— Ну, а теперь начинается настоящее веселье, — объявил Папаша Бак. — Первым делом — перекинуться в покер.
— Ой, точно, блеск, красота! — колоратурой вывела Элверна.
— Это подходяще! — сказал Джо.
Быть может, как танцор Па Бак и не достиг пределов совершенства, но за покером он был неподражаем. Он косился на свои карты лишь вскользь, невзначай, он никогда не стучал кулаком по столу, никогда — насколько можно было судить — не блефовал, но всякий раз, как открывали карты, у него неизменно оказывалось больше тузов, чем у каждого, кто сидел, склонившись над красной клеенкой. Джо Истер окончательно проснулся. Он без устали тасовал, сдавал, брал прикуп, повышал ставки, с лицом непроницаемым, точно у мумии Рамзеса.
Игроки то и дело прикладывались к рюмке, голоса у всех, кроме Папаши, Джо и Ральфа, звучали все громче, все более настойчиво, возбужденно, страсти разгорались, и каждый рвался поставить на карту последнюю рубашку.
