Джо, лениво откинувшись на спинку стула, не спеша потягивал слабенький виски с содовой и беседовал с Ральфом. Сквозь гам и сумятицу слова его долетали до Ральфа, как чайки сквозь туман, — застенчивые признания в любви к Северу и всему, что с ним связано.
— Уехать из здешних мест и устроиться на работу в городе — это мне нож острый, — вздохнул Джо. — А поторгуешь еще немного себе в убыток — очень даже может быть, что и придется.
В третий раз с тех пор, как они встретились, Ральф попытался под каким-нибудь предлогом заговорить о плате за свой пансион — и не смог. Он знал, что для Джо это было бы оскорбление не менее тяжкое, чем для старозаветного плантатора-южанина.
— Конечно, — говорил Джо, — можно бы снова сунуться в трапперы, если совсем прогорю. Да только теперь, как посидишь неделю-другую в снегах — так скрутит ревматизм. Но все же… Эх, Ральф, выбраться бы тебе со мной хоть на недельку, когда поеду зимой скупать меха!
Ральф слушал медлительную речь Джо, и перед его глазами вставала огромная белая неведомая земля. В бездонной тьме над темными бескрайними лесами — искристые мерцающие полосы северного сияния. Колючие звезды зимней ночи. Радость ослабевшего от голода скупщика мехов при виде желтых огоньков вдалеке, у скованной льдом, заснеженной реки. Яростное полуденное солнце, и под ним, точно алмазные россыпи, — замерзшая тундра.
— Поглядел бы своими глазами. Всегда обидно, когда вокруг красотища, а поделиться ею не с кем.
Элверну Джо, казалось, вовсе не замечал. Трудно было представить себе, чтобы от взгляда этого человека могла укрыться хоть самая малость, однако сейчас он невозмутимо продолжал рассказывать о медведях и лосях, об индейцах, доведенных до отчаяния голодом, а Элверна тем временем веселилась напропалую. Эванс, Стромберг, Иган, Реншу — все наперебой оспаривали честь танцевать с нею; а когда эти дюжие молодцы о чем-нибудь спорили, они начинали самым нелестным образом поминать родителей друг друга, причем так, что слышно было даже на острове Синий Нос.
Элверна нашла выход из положения: пустилась танцевать сразу с двумя, обхватив одного справа, другого слева, хихикая при каждом старательном тройственном пируэте и награждая обоих партнеров поцелуем, когда ее перехватывала вторая пара бравых кавалеров. А разбитый патефон заунывно выводил все одно и то же: «Я но-о-очь напролет танцева-аа-ала».
Было уже семь вечера, когда Джо деликатно напомнил:
— Не мешало бы собрать чего-нибудь поужинать — как скажешь?
Его слова вызвали бурную деятельность.
Элверна взобралась на стул и объявила во всеуслышание, что кормить их ужином не собирается. Готовить на такую ораву лоботрясов? Ни за что. Она будет танцевать с Кудрявым Эвансом. Грязную посуду возьмут на себя Джордж, Бирмайер и Неле; Папаша Бак будет за стряпуху, Пит Реншу — за официанта, а что касается нудного старья вроде Джо и Ральфа Прескотта — пускай их выметаются к дьяволу и не путаются под ногами — вот так. А она намерена танцевать с Кудрявым.
До трех часов утра-аа,А ну — пошли, малыш!
— Молодчина девка, — смачно хохотнул Папаша Бак. — Эй, Пит! Докажем им, на что способны старики.
— Идет! — возликовал Пит Реншу. — Я буду официанточкой!
Кругленький, чуточку слащавый Реншу был отчаянный весельчак, первый траппер, первый кутила, первый любитель приударить за дамочками сомнительной репутации. Он подхватил на руки Элверну, стоявшую на стуле, — Элверна неистово отбивалась и визжала, — и завопил:
— Пойдем-ка, нарядишь меня по моде!
Он потащил ее из комнаты и немного спустя вернулся, кокетливо выступая в черном с красной вышивкой платье Элверны и белом фартуке в оборочках. На голове вместо наколки красовался носовой платок.
Папаша Бак меж тем занялся стряпней. Бобы с салом, копченая грудинка, печенье из порошка — более роскошного угощения для званого ужина Па Бак не мог себе представить. Надо сказать, что в походных условиях Папаша был повар хоть куда. В пургу, когда единственное топливо — охапка мха, а припасы — лишь мука да вода, Папаша умел сочинить превосходный хлеб. Однако в его земной, развеселой, буйной и добродушной душе был один изъян: в ней никак не приживались самые элементарные представления о чистоплотности. За каких-нибудь пять минут он превратил опрятную кухню Элверны в помойку.
Азартно поджаривая бекон, он сплюнул на пол и прогремел:
— Эй, Ральф, я еще тебе не рассказывал, как я уложил из лука чернохвостого оленя? — Он шваркнул сковороду на стол, и на блестящей красной клеенке остался грязный круглый след. А опорожнив жестянку с бобами, он преспокойно поддал ее ногой и отправил под плиту.
Тем не менее ужин имел успех у всей компании — не считая Бирмайера, который совсем было уснул, склонив голову на тарелку с бобами, и которого Джо вслед за этим бережно препроводил на веранду, где сн и принялся старательно выводить носом рулады на койке Ральфа.
Официантка Реншу в наколке и фартучке прислуживала, быть может, не слишком потешно, зато весьма шумно.
— Ох, Питер, — объявила Элверна, — ты сплошной восторг, — и, выскочив из-за стола, бросилась ему на шею.
Папашу за его кулинарные достижения она наградила поцелуем, и почтенный старец, судя по всему, должным образом оценил награду.
В разгар всех этих милых забав и проявлений сестринской любви Ральф исподтишка взглянул на Джо и увидел, как ему показалось, очень старого, очень усталого, почти раздавленного жизнью человека.
При всей своей бесшабашности Элверна любила, чтобы в хозяйстве был порядок; после ужина она пожелала во что бы то ни стало перемыть посуду, поставив Стромберга и Игана вытирать, и, игриво вытолкав Папашу курить во двор между коттеджем и лавкой, уничтожила следы его беспечной неряшливости. Ральф никогда не видел, чтобы кто-нибудь хозяйничал так весело и увлеченно. Засучив рукава матросской блузки, Элверна вынимала из радужной мыльной пены одну тарелку за другой, выкликая:
— Эй вы, горе-помощники — кто следующий?
— Разрешите, я помогу, — горячо вызвался Ральф.
— Нет, солнышко, — прожурчала она (Ральф в тот момент был уверен, что с тех пор, как не стало его матери, он ни у одной женщины не слыхал такого нежного голоса). — Вы сходите взгляните, как там мой бедный Джо. Вон он стоит с Па Баком, переваривает ужин. Последите, чтобы он у меня не заскучал, старый плут.
Ральф обсуждал с Джо и Папашей важный вопрос — поплывет или потонет лезвие безопасной бритвы, если бросить в воду, — а сам рвался в освещенную и шумную кухню и негодовал, что его записали в старики, причислили к тем, кто не в счет, кто бубнит в сторонке, покуривая, глядя, как танцует молодежь. Он услыхал ее голос: «Вон там, Неле, миленький, на верхней полке», и «Ну, постой! Погоди ми-ну-точку, Кудрявый, трудно, что ли? Сейчас только с этой проклятой посудой разделаемся, и иду танцевать».
Ральф весь вечер старался пить как можно меньше. При любом объективном исследовании этой истории будет, несомненно, установлено, что он всегда ненавидел пьянство точно так же, как вульгарные обороты речи, дьявола или парадные черные галстуки с белой каймой. Но Элверна во время ужина была неистово хлебосольной хозяйкой. Увидев пустую рюмку, она тотчас вскакивала, бросалась к полке над раковиной, где, как на стойке захолустного бара, были расставлены бутылки с самогоном и шотландским виски, — и наполняла рюмку с возгласом:
— Пей веселей, моя радость! Что ты как неживой?
По-видимому, Ральф хватил больше, чем собирался.
Он смутно сознавал, что над Озером Грез печально догорает пятно заката. Он сознавал, что Джо говорит тихим голосом несчастливого человека. Но видеть и слышать по-настоящему он не мог. Он ступал, как в тумане, слышал, точно в бреду, и только три вещи оставались четкими в его сознании: Джо Истер — лучший друг, какой у него был в жизни; жена Джо — существо для него особенное и священное; и — его неодолимо тянет туда, в дом, потанцевать с нею.
Когда Папаша, Джо и Ральф вернулись в дом, установив после длительных дебатов, что того типа, который обчистил в Монреале двух банковских курьеров, звать не Батлер, а Буллер и это стыд и позор, что какие-то личности позволяют себе грабить банковских курьеров, Элверна томно танцевала с Кудрявым Эвансом, а Джордж Иган, Пит Реншу и Неле Стромберг стояли и ждали своей очереди.
— Слушай, Джо, — обратился Стромберг к хозяину дома. — Говорят, у Эда Тюдора нынче танцы. Может, сходим всей компанией, как скажешь?
— Что ж, — сказал Джо. — Что ж, можно, — сказал Джо.
Перед уходом Элверна сменила матросскую блузку и полотняную юбку на васильковое кисейное платьице, и пока она переодевалась, значительная часть ее свиты, сгрудившись под дверью спальни, зычно предлагала ей свои услуги.
