Доспан ухватился за слово бия. Ждал его, нужно оно было ему.
— Нет вашей вины, мой бий. Если уж наказывать кого, так Туремурата-суфи. Ведь он подослал Бегиса к Айдос-кале. Наказывать надо не защищающегося, а нападающего. Не мы пришли к Кунграду, а Кунград к нам.
— Ты понял это, Доспан. Спасибо тебе, — вздохнул облегченно Айдос. — Понимают ли степняки? Они видят кровь лишь на моих руках. И я боюсь показывать их людям.
— О мой бий! Подвиг смывает кровь. А вы совершили подвиг.
С надеждой глянул на стремянного бий. Снимал он вроде бы тяжкую вину с Айдоса.
— Скажи об этом людям, Доспан.
— Скажу, мой бий…
Сдержал стремянный слово. Но правильно ли поняли степняки его или нет, не узнал Айдос. Да и как узнаешь, если стены юрты заслоняют от тебя мир…
Доспан не был мудр, однако сообразил, как донести до бия ответные слова степняков. Привел однажды в юрту Кадырбергена и Кабула. Не простых степняков — биев.
Кадырбергена привести легко было, он и сам хотел видеть Айдоса, говорить с ним. Томился бездельем неполноправный бий. Шла война с недругами, а места в этой войне для Кадырбергена не находилось. В нукеры его не брали: какой из него нукер, если не только меча, простого ножа на поясе не носил! Добывать пищу для нукеров не умел, на руку был чист, а тут надо воровать в соседних аулах коров и овец. Вот и получалось — не нужен Кадырберген никому. И в тихие-то дни мало кто нуждался в неполноправном бие, а в беспокойные — и вовсе забыл о нем. Деятельная же натура Кадырбергена мириться с этим не могла.
Едва заикнулся Доспан о желании Айдоса поведать степнякам правду, как неполноправный бий тотчас надел на себя чекпен и поспешил в белую юрту.
С Кабулом пришлось повозиться, прежде чем он решился поехать в Айдос-калу. Ему правда Айдоса ни к чему была. Кто на кого поднял меч — не все ли равно! Но меч поразил Бегиса, военачальника кунградского. Самого суфи поразил вроде бы. Вот что важно. Тут думать надо, в какую сторону податься. И когда податься. Не угодить бы вместо свадьбы на похороны.
Думал, гадал Кабул, а тут явился Доспан и принялся уговаривать бия сесть на коня и ехать в Айдос-калу. Торопить вроде стал: плохо, мол, Айдосу.
Ну, что плохо Айдосу, не велика печаль. Пусть вовсе сгорит. Не сгорел бы хан хивинский!
Потому не об Айдосе тревожился Кабул, соглашаясь ехать в Айдос-калу, а о хане хивинском. Может, время поклониться хану? Упустишь время — потеряешь ловчую птицу.
В один день, в один час вошли в белую юрту старшего бия Кабул и Кадырберген.
Удивился Айдос. А удивившись, сбросил часть тяжести, что лежала на сердце. Люди все-таки не отвернулись от старшего бия.
Кадырберген начал с того, что проклял Кунград и всех, кто ему служит.
— Наш меч справедлив и пусть разит недругов, — сказал Кадырберген. — Стала бы недругом рука моя, отрубил бы не задумываясь.
Про руку сказал, а думал про брата Айдосова. Недругом был Бегис.
Охотник Кабул вступать в разговор не торопился. Будто выслеживал дичь. Не спугнуть бы ее прежде времени, не выстрелить бы впустую! Пальнешь, а проку никакого. Да и зачем вообще стрелять, если не знаешь в кого. Надеешься убить фазана, а убьешь воробья.
Но стрелять все же надо было, раз уж началась охота. Выстрелил он, однако, для начала в воздух.
— Много ли меч наш поразил недругов? — спросил Кабул. — Поредели ли ряды кунградцев?
Айдос не знал, сколько кунградцев полегло, не подсчитывал. Не до того ему было в бою. Делал это Доспан. Счет, правда, у него был особенный. Считал он как пастух.
— Четверть стада легло, — сказал он.
— Сколько это, четверть стада-то? Войско у суфи, говорят, восемьсот мечей.
— Двести, — поправил Доспан. — Нам со стены городской все видно. Двести голов стадо.
— Значит, пятьдесят… — задумался Кабул.
Не поверил он Доспану. И что двести мечей у суфи, соврал пастух, и что пятьдесят кунградцев легло, тоже соврал. Но сколько-то полегло? Отбили дважды хивинцы атаки кунградских джигитов. Да у Бегиса слетела голова.
Доспан же не унимался:
Тридцать коней мы выловили. Посадим на них наших аульчан. Если со стороны кто придет безлошадный, ему дадим в руки повод.
Не нравилось Кабулу, что стремянный говорит о делах племени как бий, как старейшина рода, решил осадить его поговоркой степной:
— Дорога похвальбы усеяна камнями греха. Айдос кивнул, соглашаясь с Кабулом:
— Силен Туремурат-суфи. Немало горя еще принесет он степи.
Узнал Кабул кое-что о кунградцах и хивинцах. А чья сторона перетянет веревку удачи, пока неясно. Но хивинцы стоят крепко и помощь могут получить от Мухаммед Рахим-хана. Кунградцам же помощи ждать неоткуда. Пуст Кунград: все, что мог собрать суфи, собрал и бросил к стенам Айдос-калы.
Правильно, выходит, поступил Кабул, отправившись к старшему бию. Дело старшего бия, видно, восторжествует.
Повеселел охотник:
— Как ни силен тигр, а капкан на него все же найдется.
Кадырберген поддакнул:
— Найдется капкан…
Понравилось старшему бию, что степняки осуждают правителя Кунграда, предрекают его гибель. Но приблизить конец суфи, видно, не собираются.
— Хорошо бы сообща найти капкан для тигра, — сказал Айдос. — Всей степью загнать его туда.
Веселость сразу покинула Кабула. Пожалел, что заговорил о капкане для суфи. А когда приходила к охотнику жалость к самому себе, голос его становился скрипучим, как у козла. И он жалобно произнес: Трудно найти такой капкан.
Кадырберген тут же поддакнул:
— Ой трудно…
Однако беспокойная была душа у неполноправного бия, не мог он оставаться в стороне от дел важных. Принесет ли пользу, не принесет, а ухватится за оглоблю застрявшей в песке арбы и тянуть будет.
Трудно, но можно, — добавил Кадырберген. — Искать будем, Айдос-бий.
Сказал бы это Кабул, посветлело бы на сердце Айдоса. Большой аул был под началом бия. Многие аульчане бия занимались охотой и имели ружья. Готовые нукеры. Прибавилось бы сил у Айдос-калы. Да и войско пора создавать из степняков, не всегда же будут хивинцы защищать Айдос-калу. Но сказал не Кабул, а Кадырберген. А у неполноправного бия нет ни аула, ни людей, ни коней, ни ружей. Потому слова его — пустое. Что произнесены, что не произнесены — все равно.
Прежняя боль сжала сердце Айдоса. Видно, ничем ее не прогонишь. Глубока, как колодец в степи.
Прогнать решил биев. На что они ему! Держатся за землю, которая уже бесплодна, берегут хурджун, который пуст. Наполнить его хотели бы, Кабул о том только и думает, а руки протянуть не желают. Кто бы другой за них это сделал: Айдос или хан хивинский.
«Уйдите! — надо было сказать биям. — Прочь с глаз моих!» Да не принято в степи говорить такое. Иное сказал Айдос:
— Когда найдем капкан и поймаем тигра, приходите, дорогие мои, выдергивать клыки его и делить шкуру…
Да, не утихла боль от первой раны. Извела она вконец Айдоса. Стал он молить бога, просить наказания себе: «Если грешен, пошли возмездие, достойное вины моей! Если же нет вины моей, освободи душу от мучений!»
Бог не отвечал несчастному Айдосу. С Туремуратом-суфи беседовал, наставлял его, учил, как поступать в трудную минуту, а перед Айдосом безмолвствовал. Отверг, должно быть, Айдоса, забыл про старшего бия. Или не забыл. Да, не забыл. Готовил ему новое испытание.
И вот пришло оно. И опять в ясный, тихий день, когда отцвела степь и ветер уносил запахи весны к морю.
Вбежал Мухамеджан-бек в юрту Айдоса и сказал:
— Кунградцы пошли на Айдос-калу!
Который уже раз шли джигиты суфи на Айдос-калу, но всякий раз отгоняли их пули хивинцев. Не тревожил бек старшего бия просьбой участвовать в таких стычках, обходился без него. Да и недуг вроде бы не позволял бию брать в руки меч.
Нынче не посчитался с этим бек.
— Конь ждет вас у юрты!
Айдос лежал на курпаче, уткнувшись лицом в подушку и обхватив руками голову. Боль была нестерпимой. И началась она, когда на городской стене загремели сразу три барабана. Может, это была и не боль, а страх?
Чей конь? — спросил едва слышно Айдос.
— Ваш конь.
— Зачем оседлали его? Я запретил приводить буланого к моей юрте.
Бек пояснил улыбаясь:
— Против серого коня устоит только буланый. Могучие когти разорвали сердце Айдоса. Воскликнул он:
— Серый Бегиса?!
Крик бия развеселил сотника. Он засмеялся.
— У вас слишком много братьев, Айдос. Сегодня на сером Мыржык.
Снова должен был вскрикнуть бий. На этот раз не в удивлении, а в отчаянии. Ангел смерти опять спускался на плечи Айдоса. Крылья черные касались лица бия.
«Нет, — сказал себе Айдос. — Не только смерть уготована сыновьям Султангельды».
Он поднялся с курпачи, поднялся неуверенно, покачиваясь, как хмельной, подошел к сотнику.
